Исход

Скворцов попал в город как раз в тот момент, когда на улицах работали группы пленных, каким-то чудом пережившие зиму и теперь, под присмотром эсэсовцев, чистившие центральные улицы и площади Ржанска. На второй же день пребывания Скворцова в Ржанске его устроили на работу в хозяйственный обоз; кому он этим обязан, не знал, он лишь обратился к пожилой женщине, жившей на Пролетарской, переименованной после прихода немцев в Мясную, как она называлась до революции. Женщину звали Раисой Григорьевной, жила она в окружении большого количества цветов и трех породистых кошек.

Скворцов сделал больше, чем мог предположить Батурин: до Ржанска он побывал на станции Россошь и выяснил, что нужный ему Адольф Грюнтер заболел и находится в Ржанске, в госпитале, и тогда Скворцов пробрался в Ржанск и все искал возможности наладить связь с Адольфом Грюнтером, и делать это нужно было осторожно. Последнее время он столько думал об этом неизвестном ему Адольфе Грюнтере, что даже представлял себе, каким он может быть. Молодой человек, и почему-то в штатском, в двубортном пиджаке, с копнистым чубом на низкий лоб; глаза небольшие, явно светлые, но зацепиться в этом лице не за что, дальше фантазия не шла, и Скворцов начинал опять вглядываться в выдуманное им самим лицо человека, с которым ему предстояло установить связь.

С тяжелым чувством ездил Скворцов по городу; ему дали мышастую, коротконогую лошаденку с телегой-ящиком вывозить отбросы от солдатских и офицерских столовых, от немецкого госпиталя далеко за город. С обостренным болезненным любопытством он отмечал перемены в городе. Он останавливался перед знакомыми зданиями и, поправляя для виду упряжь, подробно их рассматривал. На старой ржанской площади Пяти Героев открылась церковь, вокруг нее жались маленькие, юркие старушки, стараясь проскользнуть во врата как можно незаметнее. Над церковью летало множество голубей и галок; Скворцов постоял и тронул лошадь, не обращая внимания на немцев, попадавшихся навстречу. Он лишь изредка поворачивал голову в их сторону и ехал дальше. Иногда он начинал плутать в переулках, повсюду видел напряженные, старавшиеся скрыть испуг, лица; в этих переулках он исчезал на ночь; но уже в следующее утро опять запрягал лошадь и ехал в центр, и зыбкая цепочка почти неощущающихся связей (так, по крайней мере, ему казалось) опять вела его к немецкому госпиталю, где он должен был наконец встретиться с русской нянечкой.

Скворцов набросал целый ящик гнойной ваты, грязных вонючих банок и бинтов и все ходил, подбирал лопатой клочья газет, тряпье, поглядывая вокруг, затем обошел лошадь кругом, подтянул чересседельник, сердито сплюнул, распряг лошадь, привязал ее к телеге и стал хмуро чинить хомут, не глядя на окна госпиталя. Правда, про себя он по-старому называл это здание «школой», теперь же в окнах торчали головы немецких солдат, одинаково бритые и скучающие, среди них было подавляющее большинство молодых.

Неделю назад Скворцов божился, обещая Кузину узнать Адольфа Грюнтера на ощупь с закрытыми глазами; теперь все встречные немцы казались на одно лицо, во всем остальном он чувствовал себя более или менее уверенно, начальник хозяйственного обоза в Ржанске был свой человек и делал свое дело, а Скворцов — свое и теперь, сидя на деревянной скамеечке недалеко от заднего входа в госпиталь, старательно возился с хомутом. Еще здесь где-то в полиции работал Камил Сигильдиев. Им даже нельзя встретиться, вот как бывает. Все-таки нервы взвинчены до предела, и только усилием воли заставляешь себя казаться спокойным и невозмутимым. Будь он в немецкой форме, как вначале предполагалось, все пошло бы значительно легче, он немного знал немецкий язык. С другой стороны, надень он немецкую форму, любой встречный немец укажет на него пальцем и займется проверкой арийского происхождения. Скворцов, равняя гужи, хотел уже подняться, быстро огляделся, нет ли кого поблизости, но только открыл рот. Мимо проходил хорошо знакомый хирург, как говорили, лучший хирург Ржанска, Беспалов. Он шел, как и обычно, в белой шапочке, с торчавшими из-под нее жесткими прямыми волосами, и в белом халате, накинутом сверху на пиджак.

— Черт-те что, — растерянно пробормотал Скворцов, опять оглядываясь и впервые пугаясь: не заметил ли кто его растерянности и смятения. Еще в детстве, когда он упал с дерева и повредил ногу (был перелом кости, и разорвалось какое-то сухожилие), Беспалов сделал ему операцию и спас ногу.

— Виктор Ильич! — негромко сказал Скворцов, решившись, и эти негромкие слова заставили Беспалова вздрогнуть и остановиться. В его глазах Скворцов успел заметить испуг и удивление.

— Виктор Ильич, — повторил Скворцов тише и сразу умолк; лицо у Беспалова передернулось, он вспомнил Скворцова. Уже после начала войны Скворцов был у него на приеме, просил помочь пройти через медицинскую комиссию, хотел попасть в армию, и сейчас Беспалов об этом вспомнил мельком — тогда комиссия работала круглосуточно, сколько прошло через нее людей, и все напрасно.