Исход

– Ты сам раньше!.. Ну-ну… – пришла пора усмехаться Имшенецкому.

– Что?.. Да о чём ты?..

– Бороду начал стричь на особый манер… Душиться вдруг стал… эти пачули…

– Что ж такого… – забормотал Садовский. – Я и не отрицаю: она мне нравится. Очень нравится!.. С самого начала нравилась… И как женщина… да и человек она превосходный! Она немного наивна, но так это пройдёт – было бы хуже, если бы она была не наивна… То есть я хочу сказать, что наивность её говорит в пользу её невинности… Хоть это и лишнее… а впрочем… Но то, что она добра – этого у неё не отнять!

– Добра? – удивился чему-то Имшенецкий.

– Добрейший человек! Уверяю тебя… Не понимаю, чему ты удивляешься…

– Да я не удивляюсь… Только вот, не слишком ли, думаю, добра… Не та ли эта доброта, что зовётся другим словцом?

– Это каким же?

– А хоть бы доступностью. Женщину это, знаешь ли, не красит…

– Ах, вот ты, о чём! Ну нет… Неужели ты предпочитаешь ломак?.. Здесь, по крайней мере, всё ясно. Да и потом, вот если бы она меня не любила… А так всё очень по-женски: для того, кого любит – доступная, для остальных – совсем другое дело.

– Пусть так. Пожалуй, ты даже прав. Но ты не ответил на мой главный вопрос…

– Какой?

– Любишь ли ты её?

Садовский задумался, глядя на пузырьки в стакане с шампанским и поглаживая стакан.

– Ну уж нет, – вдруг объявил он, решительно поглядев на Имшенецкого. – Это было бы лишнее. Я готов жить с ней, особенно там, в Москве… Без женщины, знаешь, будет трудно. А жить со шлюхой или бывать у шлюх я не хочу. Гораздо лучше, здоровее жить с чистой женщиной…

– А как же она? Чистая-то женщина… – усмехнулся Имшенецкий, разливая остатки шампанского. – Ведь у неё, ты сам говорил, жених. А ты врываешься… быть может, ломаешь ей жизнь…

– Вздор! Ведь она любит меня, а жениха своего – нет. Она сама мне об этом сказала. Значит, со мной она будет счастлива, а с ним она счастлива не будет… Сообрази-ка, что лучше: быть счастливой возлюбленной или несчастной женой?.. Я, именно я, дарю ей любовь. Разве мало этого?.. – Садовский скосил глаза на князя Кропоткина.

– Экий ты, брат, иезуит! Не знал я… Сегодня ты тут рассуждаешь, ставишь её вне общества, а завтра сам же и попрекнёшь.

– Не попрекну! Да и что это…

– А не боишься? – перебил Имшенецкий.

– Чего ж бояться?

– Не скажи… Влюблённая женщина – это страшно!..

– Шутишь…

– Отнюдь! Неужто не читал о деле Сидоровой? Да ведь недавно все газеты шумели!..

– Так… что-то припоминаю… но не точно…

– Ну так послушай!.. Не так давно в Питере разбиралось дело Сидоровой. Было это как раз, когда я ездил в Питер – ты помнишь…

Садовский кивнул, хотя, казалось, слушал он невнимательно и зачем-то время от времени стучал стаканом о стол.

– Ну так вот… Там только и разговору, что о деле Сидоровой… Целый день свои говорят – то тётка, то кузины… Явятся к вечеру гости – и те давай о том же. Говорили-то они не о Сидоровой – так звали жертву. Они всё убийцу обсуждали и страшно её жалели. Убийцей была женщина двадцати семи лет. Была она из мещан, и вот – кто её знает – спуталась с этим жуликом – с Беккером. Жила с ним, ездила за ним повсюду, а он у неё только деньги брал. То есть вся именно штука была в том, что она, как потом сама же призналась, любила его, как ты говоришь, как кошка. А он – ну вот тоже вроде тебя – позволял себя любить.

– Ну, удружил! – слегка даже нахмурился Садовский.

– Не обижайся! Я ведь это к тому говорю, что с влюблённой женщиной нужно поосторожнее.

– Ладно! И что же твоя Сидорова?