Исход

Петлин медленно выпрямился, поворачиваясь: перед ним стояли трое – солдаты-красноармейцы, все молодые, и один пониже, без пилотки, держал его на прицеле; Петлин завороженно следил за черным зрачком дула, и у него до приторной сладости сжалось в груди, под ногами была земля, трава и коренья, по-осеннему жадно сосущие соки, он чувствовал, как ненасытно они пьют пьянящую силу земли и как она велика, эта сила.

– Ребята, дорогие, – обрадовался Юрка и качнулся вперед.

– Стой! – остановил его резкий голос того, без пилотки. – Я те дам дорогие! Нашелся, гостек!

– Да я же свой! – взорвался Юрка и выругался, неумело, без вкуса, так, чтобы только выразить свое возмущение, и пока он матерился, все слушали, а тот, что держал его на прицеле, даже голову свесил набок, и Петлин увидел в его глазах насмешливое любопытство.

– Ну, хватит, – прервал тот, что держал Юрку на прицеле. – Ладно, понятно, что русак, хотя и желторотый, матюгаешься неумело.

«Наверно, окруженцы, – подумал Петлин. – Вот черт, их трое, сожрут кабана, тоже, видать, на лесном харче, одни носы торчат».

Его успокаивало, что на пилотках у солдат звездочки, но лесная жизнь уже выработала в нем недоверчивость и осторожность; он не стал особо выказывать открыто своей радости, хотя вид звездочек на пилотках сильно на него подействовал, ему хотелось подойти, обнять этих троих, неизвестно откуда взявшихся, он чувствовал, что они – свои, и видел, что они относятся к нему, вооруженному, в штатском человеку, недоверчиво, и понимал, что так они и должны относиться, и не очень обижался.

Один из солдат, лет двадцати пяти, с противогазной сумкой через плечо, в которой топорщился явно не противогаз, а что-то другое, подошел и взял карабин Петлина, и только после этого низенький отпустил свою винтовку и мирно сказал:

– Ну, вот, теперь давай поговорим. Ты что, на свое брюхо только кабана завалил?

Юрка оглянулся и совсем расстроился, один из солдат с ножом присел возле кабаньей туши и рассматривал то место, откуда был отрезан окорок.

– Ясно, на одного, – сказал солдат. – Видишь, окорочек-то отделил, попортил тушу. Хорошо, пришли на выстрел, сколько мяса сгинуло б.

– Кабан мой, он мне нужен, – рассердился Петлин. – Вы за чужую тушу не переживайте.

– А ты, парень, не дури, – крепко свел брови низенький. Петлин давно понял, что он здесь старший. – Сейчас со мной пойдешь, а вы займитесь здесь кабанчиком, – приказал он своим товарищам. – Доложу капитану, он еще вам человек четырех подошлет, а так не утащите.

– Ну, это свинство… – Юрка поглядел на низенького и встретил холодный, спокойный взгляд. – Кабан нам тоже нужен, товарищи.

– Кому «нам»?

– Ладно, – сдержался Петлин. – Ведите меня к вашему капитану. Все равно я ничего не скажу. Не имеете права чужого кабана забирать. Знаете, как это называется?

– А ты придержи язык, укоротить ненароком могу.

Когда минуты через три Юрка Петлин, шагавший впереди низенького солдата, оглянулся, у него сжалось сердце: двое других, сняв гимнастерки, хлопотали над тушей.

– Не сумяться, – засмеялся низенький. – Тебя накормим.

Юрка мрачно плюнул в ствол старой березы и всю дорогу больше не оглядывался.

14

Владимир Скворцов бредил, и все удивлялись, сколько может наговорить один человек в бреду; никто не знал, как помочь раненому, и все только тревожно переглядывались. У Скворцова были закрыты глаза в то время, когда он говорил, и потому на него было особенно тяжело смотреть. Простреленное плечо гноилось, и Почиван, удивленно покачивая головой, сказал:

– Вот чешет, парень, сразу видно учителя-словесника, слышишь, как по писаному чешет.

Почиван взялся лечить Скворцова и часто менял ему повязки, прикладывая к прострелу толстые старые листья подорожника, за которыми ходил куда-то очень далеко. Почиван сокрушался, что не удалось найти молодых листьев, – он верил в чудодейственную силу этой травы, за три дня он привык к раненому и чувствовал ответственность за него.

«Пуля прошла навылет, – рассуждал он сам с собой, – значит, в середине собралась всякая дрянь, вроде гноя. А подорожник – трава умная – она дрянь на себя тянет, значит, все будет хорошо, вот только бы ему бульончик из петушка помоложе, да вот спирту, жаль, нету, рану хоть раз промыть». Не отряд у них, а одно горе, командир в лежку лежит, теперь еще один, а скоро холода, и что дальше делать, никто не знает. И он, Почиван, хоть и был начальником районной милиции, тоже не знает. Глушов называет его своим начальником штаба и начхозом, и он порой с тоской вспоминает о ребятах из милиции, вот бы их сюда, хотя бы человек пять, сразу бы развернулись.

– Ну, погоди, погоди, – сердито говорит Почиван Скворцову, поворачивая его на бок, чтобы сменить повязку. – Вера! – зовет он, высовываясь из шалаша. – Иди, помоги, руки подержишь, дергается, не сладишь с ним.

Вера Глушова оставляет свои дела у костра и идет.

– Давай я подержу, – говорит громко Рогов и пристально смотрит ей вслед. Вера не отвечает, идет прямо, не оборачиваясь. – От повязок воняет, хоть нос затыкай, – снова громко говорит Рогов, ни к кому не обращаясь.