Исход

— В Канаду, к сестре. Уезжаю пока еще можно. Мне с моим носом под коричневыми не выжить. Так что прости, Стас, а выходит тебе полный расчет.

С этими словами вытаскивает он бумажник и, отсчитав деньги, протягивает их мне.

— Тут, — замечает, — кроме заработка еще и премия. Мы с тобой неплохо ладили, могли бы и дальше… Да вот, не судьба.

Из кармана пиджака у него утренняя газета торчит. Значит уже прочел.

Я беру деньги, пожимаю хозяину руку, что тут скажешь, и иду бродить по городу. Я прощаюсь с Варшавой, обходя в последний раз полюбившиеся мне места. Долго стою перед собором Святого Яна, а от него иду к Висле. Спустившись с высокого берега, подхожу к самой воде. Немилосердно блестит гладь реки, так блестит, что смотреть на нее невозможно. А вокруг разлиты тишина и покой. Невдалеке плещутся мальчишки, маленький катер с большой пузатой трубой забавно шлепает вверх по течению.

Через несколько часов этот мир исчезнет для меня навсегда. Такое уже случалось не раз и стало давно привычным. Мы нигде долго не останавливаемся, кочуем с планеты на планету. Наш дом — База. Да и там мы бываем редко. А уж в любом другом месте мы лишь наблюдатели. Ни связей, ни привязанностей. Ничего.

Правда, в моем нынешнем случае все несколько иначе — когда-то, очень давно, лет триста назад, я родился здесь, где-то в Европе, быть может даже поблизости от этих мест. Впрочем, никаких особенных чувств этот факт во мне не вызывает. Умом — не сердцем осознаю я причастность к земной истории. Но даже соринки в глазу хватает, чтобы вызвать слезы. Да, мудры законы Совета. Не зря запрещают посылать наблюдателя на свою бывшую родину. И если бы не стечение обстоятельств, на берегу Вислы стоял бы другой наблюдатель, не я.

Время обеда. От реки поднимаюсь вверх и иду в давно облюбованный кабачок.

Здесь шумно. Много посетителей, все друг друга знают и говорят громко, часто перебрасываясь репликами через несколько столов. Судя по обрывкам разговора, что доносятся до моих ушей, тема одна.

Подсаживаюсь к горбатому Юзеку. Он обслуживает "Чертово колесо" и мы немного знакомы.

Юзек мрачен. Курит вонючие дешевые сигареты, курит жадно, одну за другой.

— Это правда, что твой продает карусель? — вместо приветствия бросает он.

— Уж продал.

— А как же ты? Видел нового хозяина?

— Нет. Я ухожу с работы.

— Куда собрался?

— Пока не знаю.

Юзек тычет сигарету в пепельницу и тут же закуривает другую.

— Я бы тоже ушел. Да, некуда. Видно придется здесь подыхать?

— Не рано ли о смерти заговорил? — официант принес кружку пива и я делаю первый глоток.

Юзек качает головой.

— Самое время. Немцы вот-вот нагрянут, а у них с такими как я, — он похлопывает себя по горбу, — разговор короткий.

Я пью пиво, Юзек курит.

Появляется еда и мы молча едим.

Потом официант убирает со стола, а я заказываю пару пива — себе и Юзеку. На прощанье.

К нам подсаживается двухметровый детина с пудовыми кулаками. Это Лех, борец из цирка, несмотря на свой устрашающий вид, а может быть поэтому, добрейший человек.

— Пируете, панове? — рокочет он.

— Поминки у нас, — отрезает Юзек и утыкается в кружку.

Бог дал Леху невеликий ум. Потому он все понимает буквально.

— По ком поминки?

— По Польше, — цедит Юзек, и я чувствую, что он сейчас взорвется.

Видно это понимает и Лех, потому тяжело вздыхает и молча пьет пиво.

Однако сказанное Юзеком слышат за соседним столом.

— Не рано ли, горбун, поминки устраиваешь? — доносится оттуда. — Мы еще посмотрим кто — кого. Как бог свят, посмотрим. И на немцев сила найдется.

— Это ты что ли сила? — не поворачивая головы, громко спрашивает Юзек, пальцы его, обхватившие кружку, белеют от напряжения.

— А хоть бы и я! — говорящий крутит ус. По всему видно — он здорово пьян.

Пока я обдумываю, стоит ли вмешиваться, положение спасает Лех.

— А ведь я был в Германии, — говорит он внезапно. — Дай бог не соврать, в тридцатом году. Точно, в тридцатом. Боролся там в цирке. Немцы борцы слабые — всех на ковер покидал. Зато немки, скажу я вам…

Громкий смех заглушает его последние слова. Отходит даже Юзек. Он, правда, не улыбается, но лицо добреет.

— Ладно, — говорит он, поднимаясь. — Пора на работу.

Я встаю вместе с ним и, хотя в парке мне делать нечего, по привычке иду туда.

Дорогой мы по-прежнему молчим, и лишь перед самым входом Юзек разжимает губы.

— Одно жалко, — говорит он, — в армию меня не возьмут. Матерь Божья, дали бы мне винтовку, я бы с собой на тот свет хоть парочку этих псов утащил…

Я молчу. Меня это уже не касается. И словно поняв это, горбун машет рукой и уходит по дорожке парка. Я смотрю ему вслед, потом иду к карусели.

Она работает вовсю, и новый хозяин кланяясь и улыбаясь, продает билеты. Разноцветные вагончики кружатся, дети смеются, размахивают руками, матери придерживают особенно расшалившихся. Кажется что матерчатый купол раздувает не встречный ветер, а излучение радости…