Исход (часть 2)

Глушов просматривал контрольный оттиск очередного номера «Ржанского партизана», форматом в развернутую ученическую тетрадь. Он уже вычитал номер и теперь бегло просматривал вторично, а думал совсем о другом, предстоит беседа с новенькими, за два дня их набралось семнадцать человек. Хорошо, нашелся тогда выход с газетой, а то летом прошлого года немцы на старой базе все к черту уничтожили и станок разломали. Молодец Фольгисон, догадался среди паники спустить наборные кассы и шрифты в колодец, иначе остались бы вообще без газеты на какое-то время. А так ничего получается, его ведь идея, с некоторым удовольствием подумал он, и вспомнил, как вначале не получалось прокатывать на самодельных резиновых валиках, а затем приноровились, ничего!

Кажется, с тех пор прошло года два, а на самом деле прошло три месяца, отряд снова вырос за эти два-три месяца, установил связи с другими отрядами, действующими южнее Ржанска, и даже выделил из своего состава несколько небольших групп для организации новых партизанских отрядов в малолесных районах области. И все-таки тревога не утихает. Как могли тогда немцы обрушиться с такой неожиданностью? Этого никак не удавалось выяснить, несмотря на все старания разведки и ржанского подполья, и это настораживало. Батурин, кажется, нащупал что-то, но пока держит от всех в секрете.

С Трофимовым Батурин сошелся близко, особенно за последнее время. Здорово всем досталось тогда от Коржа, как-то даже ближе стали все трое. Вот так. По сути дела, и отряда, как цельной воинской единицы, теперь уже нет, а есть десятки отдельных вполне самостоятельных групп, выполняющих самостоятельные задания, возвращающихся на базу отряда, только чтобы передохнуть, получить задание и взять боеприпасы.

Трофимов учел суровый урок, с ним ведь вначале не соглашались ни Почиван, ни он, Глушов, ни Кузин. Только Батурин его поддержал, и теперь отряд собирается в полном составе на базе лишь в крайне редких случаях, для какой-нибудь крупной операции, требующей больших сил.

Хмурясь, Глушов поглядел на часы. Вера задерживается. Вот такие дела, дочь живет сама по себе, ходит на задания, разговора у них никак не получается. Он опять поглядел на часы. Вера вот-вот должна была подойти, пора ей вернуться, нужно бы серьезно поговорить; она должна сегодня вернуться с задания и может завтра опять исчезнуть, месяц назад она перешла под начало Кузина, без ведома его, отца, и неожиданно для всех, даже для Рогова, и теперь Глушов почти не видел дочь и мучился от мысли, что она его сторонится и становится чужой. Он горько усмехнулся, очевидно, так должно быть, но он слишком много отдал дочери в свое время, когда восемь лет назад умерла жена, и поэтому, все понимая, он никак не мог привыкнуть. Да и сам Рогов на днях смущенно остановил его и, помявшись, поговорив о том о сем, попросил его как-то подействовать на Веру, потому что после того случая в фельдшерской землянке, он так и сказал «того», не решаясь ничего больше добавить, Вера совсем переменилась и стала не в себе, и он ничего не может сделать. У Глушова впервые шевельнулось доброе чувство к Рогову, он поглядел на него участливо; до сих пор он категорически не одобрял выбора Веры и все время давал ей понять это.

Глушов думал о разговоре с Роговым, когда пришла Вера. Она была в брюках, сапогах и куртке-реглан — подарок Рогова; она подошла и привычно потянулась губами к щеке отца.

— Здравствуй, папа.

— Здравствуй, Верушка, — ответил он, неожиданно для себя называя ее далеким, детским именем, и у нее на мгновение округлились глаза, последнее время воспаленные и отчужденные.

— Здравствуй, папа, — повторила она, уже отходя от него, и у него не хватило смелости остановить ее и прижать головой к груди, как когда-то в минуты ее безутешных детских огорчений и обид.

— Вот что, дочка, давно я с тобою поговорить хочу…

— О чем?

— О чем, о чем! — стараясь быть спокойным, сказал он. — Слушай вот, что все-таки происходит? Почему ты так ко мне относишься?

— Как?

— Ну как… Ну, вроде меня нет, и я не существую… Но я-то есть, ведь есть!

— Да что ты, папа… Тебе кажется… Просто…

Она заколебалась, и Глушов подался к ней.

— Просто мне не повезло, папа, — сказала она.

— В чем же тебе не повезло?

— Ты этого не поймешь, словно меня ограбили. Я так хотела ребенка. А теперь…

— Не надо, — попросил он, едва не сказав, что это к лучшему, но вовремя сдержался; он понял, что обидел бы ее смертельно; как было хорошо, когда она была девочкой и все сложности и беды не поднимались выше отметки в школьном табеле.

— Знаешь, Верушка, тебе еще жить сто лет, все будет, поверь своему старому отцу, а сейчас все-таки возьми себя в руки, — попросил Глушов. — Вон и Николай волнуется, нельзя же так, ей-богу.

— А что я делаю? — пожала Вера плечами. — Ничего особенного я не делаю… Как все, так и я.

— Понимаешь, ты брось, брось, — сказал быстро Глушов. — У тебя на лице такая обреченность, словно ты давно на том свете. Такой человек на войне гибнет в первую очередь, вот что я тебе хочу сказать.