Исход Никпетожа

Милый Костя,
Снега и даль, и я мчусь на розвальнях из деревни в деревню. Но не думайте, что эти снега и эти даль навевает на меня лирические настроения: некогда! Голова заняла другим. Голова занята горячим, напряженным обдумыванием ответов на те вопросы, которыми закидывает меня деревня. Вы и ваш товарищ (да полно, пастух ли он) помогли мне /найти себя/ в современных условиях. А то я было дошел чорт знает до чего, сами знаете. Какой-то тупик, не было выхода. Вот мы всегда, городские люди, сидим в своих клетках и тупеем. И забываем, что есть огромная, необозримая Россия, деревенская Россия, на хребте которой мы живем. И знаете что, Костя: деревня— не та, совсем не та, какой мы себе ее представляем и по официальным реляциям, и по подсказам шептунов. Революция и тесно связанная с революцией радиосеть перевернули деревню кверху дном. Раньше деревня покорно несла на своей спине паразитов. Деревня бунтовала. Вот два проявления деревни, какие мы знали. А теперь деревня — знаете что?—деревня спорит. Она уже не подчиняется безропотно, но и не бунтует бессмысленно. Деревня спорит... в одной своей части — за власть, в другой — против власти... Но спорит! А спорит — значит, мыслит! А мыслит — значит, растет!
Стройте там, черти, в городе технику! Сумеете построить — деревня пойдет за городом. Не сумеете — пеняйте на себя.
И — как можно больше городских людей— в деревню. И не откладывая, теперь же, сейчас, в этом настоятельная, острая, горячая нужда — нужны и врачи, и мотористы., агрономы, и ветеринары, и даже такие, как я, нужны здесь до крайности...
Уже поздно. Случайные мои хозяева давно спят, а надо мной, мигая, мерцает электрическая лампочка, — да полно, не чудо ли это? — в таком медвежьем углу, вместо лучины!— электричество (деревушка называется — Глухие-Углицы); но разговорчики о лампочках стали уже стандартом, тут дело не в этом, тут гораздо глубже...
Я вам написал, что не испытываю лирических настроений. Пожалуй, знаете, Костя, это неправда. Когда на горизонте в снежной мгле синий лес, а на другом — дальнее сияние какого-то отдаленного завода, а по трудной дороге лошадка тащит розвальни со мной, ямщиком, и почтой — ворохом жалоб, просьб, сведений, приказов, сообщений, денег, в этой триаде мне чудится какой-то смутный образ родины, и я иногда шепчу про себя:

— Вперед, милая Россия, вперед!
Правда, странно?
Но в общем — пока, хорошо.
Прощайте.
Кольцевой почтальон

Николай Ожегов».

Кисловодск — Кунцево. Лианозово — Москва — 1926—28.