— Потому что полиция и суды ушли в прошлое, а ты — женщина, к тому же хорошенькая, и некоторые люди… некоторые мужчины… могут оказаться… не вполне джентльменами. Вот зачем.
Пятна на его лице стали ярко-красными, почти пурпурными.
«Он говорит об изнасиловании», — подумала она.
— Ладно, — ответила Франни. — Оружие. Но мне кажется, что мы все равно сможем добраться до Уэльса сегодня.
— Осталось кое-что, что мне хотелось бы сделать здесь, — ответил Гарольд.
Крыша над сараем Мозеса Ричардсона, казалось, была раскалена докрасна. Пот струился по телу Франни, пока они поднимались по шаткой лестнице, ведущей с сеновала на крышу, он стекал с нее ручьями, пропитывая насквозь футболку, сразу прилипшую к телу.
— Ты действительно считаешь, что это необходимо, Гарольд?
— Не знаю. — Он нес ведро с белой краской и широкую кисть, все еще упакованную в целлофан. — Но крыша сарая видна с шоссе № 1, а именно по нему и ездят чаще всего. В любом случае это не повредит.
— Повредит, если ты упадешь и переломаешь ребра. — От жары у Франни разболелась голова, а обеденная кока бродила в желудке, вызывая тошноту — В самом деле, не дай Бог этому случиться — тогда всему конец.
— Я не упаду, — нервно возразил Гарольд. Он взглянул на нее. — Фран, у тебя болезненный вид.
— Это от жары, — слабым голосом ответила она.
— Тогда, ради Бога, спускайся вниз. Полежи под деревом. Понаблюдай за полетом человека, исполняющего смертельный трюк на раскаленной крыше сарая Мозеса Ричардсона.
— Не шути. И все-таки я считаю, что это глупо. И опасно.
— Да, но я почувствую себя лучше, если одолею и это. Спускайся, Франни.
Она подумала:
Гарольд стоял потный, испуганный, паутина пристала к его обгоревшим плечам, живот свисал над ремнем тесных голубых джинсов. Видно было, что он настроен решительно и не собирается отступать.
Тогда Франни приподнялась на цыпочки и легонько поцеловала его в губы.
— Будь осторожен, — сказала она, а потом начала спускаться по ступенькам, при этом кола забурлила у нее в желудке; она спускалась быстро, но не настолько, чтобы не заметить выражения ошеломленного счастья в его глазах. Франни торопилась, так как чувствовала, что ее вот-вот стошнит, но она
Гарольд спустился вниз без четверти четыре. Спина его теперь просто горела, руки были испачканы белой краской. Франни забылась тревожным сном под вязом неподалеку от сарая Ричардсона, пока Гарольд работал, ни на секунду не отключаясь полностью, тревожно прислушиваясь в ожидании того, что кровельный тес провалится под его тучным телом и он, отчаянно крича, свалится с высоты девяноста футов. Но этого не случилось — слава Богу! — и теперь он гордо стоял перед ней — зеленые от травы нога, белые от краски руки, багровые от солнца плечи.
— Почему ты не оставил краску там? — с любопытством спросила она.
— Просто не захотел. Ведро может опрокинуться, и тогда вся работа пойдет насмарку. — И Франни снова подумала, насколько решительно он не хотел упускать малейшей возможности. Это немного пугало.
Они взглянули вверх, на крышу сарая. Свежая краска поблескивала, отчетливо выделяясь на фоне выцветшего теса. Слова, написанные там, напомнили Франни надписи, которые можно увидеть на крышах сараев на Юге — «БОГ В ПОМОЩЬ» или «ТОПИТЕ КРАСНОКОЖИХ». Гарольд же написал:
«
УШЛИ В СТОВИНГТОН. ЦЕНТР ВИРУСОЛОГИИ.ВЕРМОНТ
ПО ШОССЕ № 1 НА УЭЛЬС
ПО 95-Й НА ПОРТЛЕНД
ПО 302-Й НА БАРР
ПО 89-Й НА СТОВИНГТОН
УШЛИ ИЗ ОГАНКВИТА 2 ИЮЛЯ 1990
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ
ЛАУДЕР ФРАНСЕС ГОЛДСМИТ»
— Я не знаю твоего второго имени, — извиняющимся тоном произнес Гарольд.
— Ничего страшного, — все так же глядя на надпись, успокоила его Франни. Первая строка была написана как раз под слуховым окном; а последняя, ее имя, как раз над водосточной трубой. — Как тебе удалось написать последнюю строчку? — спросила она.
— Это было совсем не трудно, — самодовольно произнес Гарольд. — Просто немного свесил ноги, и все.
— О, Гарольд. Почему ты не написал только свое имя?
— Потому что мы вместе, — ответил он, взглянув на нее с тревожным предчувствием. — Разве не так?
— Думаю, что так… до тех пор, пока ты не убьешь себя. Есть хочешь?
Он засиял:
— Голоден как волк.
— Тогда давай поедим. А потом я смажу твои ожоги каким-нибудь маслом. Надо было надеть сорочку, Гарольд, ты же не сможешь спать ночью.