Исход (Том 1)

Она стояла у раскрытого окна и смотрела на него. Влажный ветер раздул белую штору, опустив ее на лицо Элис, но не полностью скрыл его, а лишь сделал его очертания туманными, как у привидения. В окно доносился шум уличного движения. Она достала носовой платок из-за лифа своего платья, подошла к столу и положила платок на его опущенную руку. В Ларри была какая-то твердость. Она могла испытывать его, но до какого предела? Его отец был мягким, уступчивым человеком, и в глубине своего сердца она знала, что именно это свело его в могилу. Макс Андервуд разорился в основном из-за того, что занимал кредиты, а не потому, что брал их. Итак, когда же появилась эта твердость? Кого должен благодарить Ларри? Или обвинять?

Слезы не могли изменить этой проявившейся твердости его характера, точно так же как и летний ливень за один раз не может изменить форму скалы. У такой твердости были свои преимущества — она знала это, должна была знать как женщина, в одиночестве воспитавшая мальчика в огромном городе, где так мало заботятся о матерях и еще меньше об их детях, — но Ларри еще не понял этого. Он был тем, кем она и сказала: все тем же прежним Ларри. Он так и будет жить, не задумываясь над тем, что впутывает людей — включая и самого себя — в неприятные ситуации, а когда дела станут совсем плохи, будет обращаться за помощью к этому твердому стержню, чтобы выпутаться самому. А что же другие? Он будет оставлять их тонуть или выплывать самостоятельно. Скала вынесет многое, такая же выносливость была и в его характере, но он по-прежнему использовал ее только для разрушения. Она заметила это по его глазам, это читалось в каждой линии его фигуры, в каждом движении… даже в том, как он подкидывал свою канцерогенную палочку, чтобы получались кольца дыма. Он никогда не превращал этот свой стержень в стилет, чтобы поражать людей, а это уже хоть что-то, но когда возникала потребность, он все же прибегал к его помощи, как это делает ребенок — как к дубинке, чтобы выпутаться из ловушки, которую он сам же себе и устроил. Однажды она сказала себе, что Ларри может измениться. Она сказала: он сможет.

Но перед ней сидел вовсе не мальчик; это был вполне взрослый мужчина, и она испугалась, что его дни изменений — глубоких и основательных, которые ее духовник называл изменениями души, — прошли. В Ларри было нечто, заставлявшее горько сцепить зубы, как при проникающем внутрь звуке царапающего по школьной доске мела. Ларри был погружен в себя. Единственный, кого он пускал в свое сердце, был только он сам. Но она любила его. Она также подумала, что у него все в порядке, с ним все хорошо. Но это не имело никакого отношения к его минутной слабости. В этом не было никакой катастрофы; был только ее плачущий сын.

— Ты устал, — сказала Элис. — Вытри слезы. Я передвину ящики, а потом ты сможешь поспать.

Она прошла по маленькому коридору в его прежнюю спальню, и Ларри услышал, как она ворчит там, двигая коробки. Он медленно вытер глаза. Уличный шум долетал из окна. Ларри пытался вспомнить, когда плакал перед матерью в последний раз. Вспомнил о дохлом коте. Он устал. Никогда еще он не чувствовал себя таким уставшим. Он упал в постель и проспал почти восемнадцать часов.

Глава 6

Уже вечерело, когда Франни вышла в огород, где ее отец терпеливо пропалывал горох и фасоль. Она была поздним ребенком, ее отцу было уже за шестьдесят, пряди седых волос выбивались из-под бейсбольной кепки, которую он постоянно носил. Ее мать отправилась в Портленд покупать белые перчатки: Эми Лаудер, лучшая подруга детства Франни, выходила замуж в начале июля.

Франни с любовью смотрела на склоненную спину отца, наслаждаясь идиллической умиротворенностью предвечерья. В это время суток свет приобретал неповторимое очарование неопределенного времени, свойственное только этим быстротечным мгновениям раннего лета в Мэне. Она как-то вспомнила об этом особенном свете в середине января, и сердце ее защемило от тоски. Свет этого раннего лешего вечера, уже ускользающий в темноту, ассоциировался со многими приятными вещами: бейсбольными матчами в Литл-Лиг-парке, где постоянно играл Фред, арбузами, молодой вареной кукурузой, чаем со льдом в запотевших стаканчиках, детством.

Франни слегка кашлянула:

— Помощь не требуется?

Отец, обернувшись, улыбнулся:

— Привет, Фран. Твоя мать вернулась?. — Он нахмурился, но потом его лицо прояснилось, — Да нет, она же уехала совсем недавно. Можешь запачкать руки, если тебе так уж хочется. Только не забудь потом их вымыть.

— Руки женщины говорят о ее привычках, — скорчив гримасу, произнесла Фран, а потом фыркнула. Питер попытался придать своему лицу неодобрительное выражение, но это ему не удалось.

Она присела у соседнего рядка и стала полоть. Весело чирикали воробьи, с шоссе № 1, проходившего в квартале от их дома, доносился гул. Он еще не достиг такой громкости, как в июле, но все же был достаточно силен.