Исход

Из-за угла, волна за волной, начинает хлестать поток хулиганья, там все, москвичи, люди из Бреста, местные, они хотели раз и навсегда распрощаться с нами. Толпа человек в 200 катится бесконечными валами на нас. Сзади я слышу как Коля орет: «Нам пиздец!» - это сигнал к наступлению. Федя бросается один в самую середину их рядов, мы — сразу за ним. Плотность такая, что нельзя размахнуться, я сцепляюсь с каким-то человеком, через секунду мы уже летим в черную пропасть. На дороге ремонт, везде развороченный асфальт, у фундамента дома вырыты глубокие котлованы. Обе толпы встречаются прямо над ними и первые ряды слоями устремляются в ад. Человек мечется и рвет на мне новенькую ветровку Даффер, мы не выпускаем друг друга из враждебных объятий, валимся в яму и не можем упасть на дно, будучи сплетены в клубок с еще десятком людей. Мы грызем друг друга, зависнув в яме вниз головой, над нами еще два слоя людей, которых Руслан и другие наши ребята втаптывают еще глубже, под нами, на самом дне бетонного колодца, Виктор, научный сотрудник биоинженерного института, схватил какого-то драчуна железной хваткой и выдавливает ему глаз. Минск сити, 2006.

Теперь Даффер снова на мне, я приехал сюда в единственной своей приличной куртке, хотя в ней теперь дыры не только от Минска, но и от Киева, и от Рязани... ребята дразнят меня за нее.

Мне уже давно видится эта картина, она у меня перед глазами, живет своей параллельной жизнью. Это не сон, я впервые представил ее вполне бодрствуя, она так сразу вошла в мое существование, легко, будто все само собой разумеется, будто я всю жизнь только и представлял ее. Теперь представляю, и правда, постоянно, и даже когда не думаю о ней, она, эта картина, живет параллельно со мной, во времени и вечности, как уже сказано выше.

Итак, это какая-то колоннада, вроде античной, везде арки и мраморные колонны, и, что очень важно, мраморный пол. Это библиотека, или древний храм, или дворец, или мэрия, какое-то монументальное здание, но давно покинутое и заброшенное. Как если бы все люди разом исчезли, заколотили сюда все входы и прокляли его. Теперь все тут в запустении, везде застарелая грязь, по ее контурам вдоль стен и вниз по лестницам видно, где текут ручейки дождевой воды, когда они спускаются по облупившимся сводам с обветшалой крыши. Старое, заброшенное, монументальное здание.

В одной из колоннад лежит на полу труп. Трупный запах плотно строит повсюду, очень сильный, настоявшийся в закрытом помещении. Так как повсюду камень, тело не сгнило, а высохло, провялилось как-то. Это мужчина, очень худой, без одежды, совершенно голый, лежит на полу, свернувшись на боку. Вокруг него, опять таки, виден желтоватый контур — это высохла постепенно жидкость, вытекавшая из трупа после смерти. Теперь это уже не тело человека, это пустая оболочка, оставленная здесь, в этом здании, как ненужный, забытый мусор.

Этот человек — я. Это и я лично, и вы, и человек в принципе, как первозданный Адам, человек с большой буквы. Се человек. Вот он лежит, как высохший жук, который не смог вылезти из стакана. Я вижу эту картину так ярко, она живет своей отдельной жизнью, потому что содержит какую-то высшую очевидность. Она поселилась внутри меня уже давно, и к этому нечего добавить.

Мне нравится чувствовать боль, это единственное, что мне остается, как не стыдно признать. С детства жизнь всегда учила меня: возлюби боль.

Когда я был маленький, я думал завести тетрадку, в которой бы отмечал плохие и хорошие дни — те, когда мать била меня сильно и те, когда не очень. Все годы моего детства я вспоминаю как постоянную боль, она била меня просто бесконечно. Память вытесняет неприятные, болезненные моменты, детство я помню смутно, лишь урывками. Одно из первых воспоминаний — мне года 3-4, я стою в коридоре плачу. Мать смотрит мне прямо в глаза и в бешенстве кричит: « Я убью тебя». Она очень бедная женщина, больная шизофренией или еще чем-то, она тоже постоянно испытывает какие-то нечеловеческие страдания, боль, это толкало ее всякий раз причинять боль тому, что было частью ее самой, мне. Приступы боли и ненависти захлестывали ее постоянно и непредсказуемо, поэтому я никогда не мог предсказать, в какой момент она атакует. Собственно, следовало ожидать этого всегда, как перманентную боль, которую нельзя предсказать или предотвратить.

Я только недавно научился нейтрально относиться к своей матери. Она бедная, больная, охуевшая сука, по правде говоря. Мне не следует иметь детей, вероятно, я бы обходился с ними точно так же.