Исключительно моя (СИ)

Стемнело. Фонари на участке включились, словно по щелчку. На освещение стоит датчик, и к наступлению темноты периметр зажигается, и дорожки, и растения приобретают свой неповторимый шарм. Особенно это стало видно, когда пробилась трава на газонах.

Захожу в кабинет, наливаю себе вина. Совсем немного, даже не знаю, хочу ли его пить, скорее запрос психики — выпить, чтобы стало легче или для храбрости. На самом деле, ничего этого не происходит, алкоголь лишь усугубляет процессы, происходящие в организме в моменты стресса или горя.

Отставляю, вовремя вспомнив, что мне еще сегодня садиться за руль. Натыкаюсь взглядом на лежащую на столе бумажную папочку. Хм, точно такая же, как с путевками в Дубай. Открываю — две путевки, на мое и Вадима имя — в Грецию. Дата — начало моего отпуска. Господи, а я ему столько наговорила. Пожалуй, нужно извиниться.

Фары Ламборгини Никольского мелькают вдоль кованных ворот. Не вижу, но знаю — он заезжает в гараж, глушит двигатель, закрывает машину и выходит через боковую дверь. Сколько раз я с ним сюда приезжала, как мне было здесь легко и хорошо.

Почему я об этом думаю? Потому что мне будет этого не хватать.

Выхожу из кабинета, и направляюсь к окну.

Вадим заходит в гостиную, я не поворачиваюсь к нему, вглядываюсь в пробудившийся ото сна сад за стеклом. Там почти ничего не видно, но я не решаюсь посмотреть на мужчину за спиной.

Он садится на диван и несколько секунд смотрит в мою сторону.

— Алла завтра сделает доверенность на Мирона, он займется ее бумагами здесь. Сашка завтра летит первым рейсом домой.

— Это уже не имеет значения, Вадик.

— Почему?

Поворачиваюсь, обнимаю себя руками. Я должна это сделать.

— Потому что у наших отношений нет будущего. Они изначально были обречены, я просто жила одним днем, пряча голову в песок от реальности, боялась смотреть правде в глаза.

— А сейчас не боишься? Поделись своей правдой, я тоже хочу знать.

— Нормальные, здоровые отношения начинаются с любви. А у нас они начались из моих проблем, денег, секса и только потом появились чувства, но и они в последнее время не выдерживают проверку на прочность.

— С твоей стороны?

— И с твоей, Вадик. Я тебе по телефону сказала много лишнего, я так не думаю, конечно. Ты был прав, это были эмоции, прости. Но, по большому счету, ты никогда не задумывался, как я восприму какие-либо твои действия, будет ли мне от этого неприятно, как на меня посмотрят в свете таких событий окружающие. Это мне нужно блюсти себя везде и постоянно, потому что в твоем окружении тебя осудят, если я что-то сделаю не так. А ты имеешь право позволять себе все, даже поселить на своей даче молодую девчонку, не сказав мне ни слова и позволив своим соседям сделать из этого искаженные выводы. У меня даже студенты судачат об этом за спиной.

— Моя оплошность, не отказываюсь, прости… Но это все исправимо, Яна… Возможно, я не задумывался о многом, возможно дело в разнице в возрасте и восприятии. Мне плевать, что говорят другие: о тебе, обо мне. Я уже давно престал реагировать на эту шелуху, в жизни есть вещи поважнее. Я люблю тебя, как никогда и никого, и мне не важно с чего у тебя начались ко мне чувства. Мои были всегда… Ты правда, думаешь, что я согласился помочь тебе тогда, чтобы затащить в свою постель? Яна, есть масса женщин, которые прыгнут в нее без головняка, и я не буду брать на себя никаких обязательств. Я уже тогда понимал, что добьюсь тебя любой ценой, а ты пришла сама. Перестань анализировать все и всегда, просто живи так, как тебе хорошо… Или дело в другом, и что-то потухло?

— Я не хочу превратиться в, годами ожидающую чуда, любовницу. Которую ты по итогу, все равно бросишь. Мне сложно, я не выдерживаю… Отпусти меня, Вадик…

Он тянется к пачке сигарет на столике, достает одну, чиркает зажигалкой и затягивается. Руки подрагивают, никогда такого за Никольским не замечала. На скулах играют желваки, он больше не смотрит на меня, сидит на диване и нервно втягивает и выпускает дым.

— Иди… — разрывает тишину и мое сердце.

Одно слово. Как приговор. Как реквием по нашим острым, глубоким чувствам, поглотившим нас без остатка, но не оставившим выбора.

На ватных ногах выхожу из дома. Усталость, моральная и физическая обрушивается тяжелой глыбой, затрудняя дыхание и разливая по венам боль и опустошение.

По трассе еду медленно, меня обгоняют машины, кто-то спешит домой, кто-то по делам. А мне никуда не нужно, мир сжимается до размера автосалона, и я не хочу выбираться наружу, потому что там нет ничего, ради чего я хочу жить. Двигаюсь по инерции, как парализованная, не понимая я сделала все правильно или это станет самой большой ошибкой в моей жизни.

***

Несколько дней спустя я написала заявление на увольнение из колледжа, рассказала все Маше и стала собираться в Питер.

Маша плакала, я тоже, но жить в одном городе с Никольским я просто не смогу. К этому моменту пришло полное осмысление, что как раньше, уже не будет.

Экзамены сданы, завтра у наших студентов выпускной. Меня, конечно, же пригласили, но я не пойду.