Исключительные

Мег Вулицер Исключительные

Моим родителям, отправившим меня туда, и Марте Паркер, которую я там встретила

«На запад предстоял долгий путь,

Прилег я в поезде отдохнуть
И загрустил, увидав во сне
Себя самого и ставших друзьями мне».

«Сон Боба Дилана»

«…обладать всего лишь малой толикой таланта… было ужасно, мучительно».

Мэри Робинсон, «Твоя»

Часть первая Странные моменты

1

Теплым вечером в начале июля того давно уже минувшего года Исключительные собрались впервые. Им было всего по пятнадцать-шестнадцать, и величать себя так они стали с осторожной иронией. Зачем-то позвали Джули Хэндлер, чужачку, а то и вовсе чокнутую, и вот теперь она сидела в уголке на неметеном полу и старалась выглядеть скромной, но не жалкой, а выдержать такой баланс непросто. В хитроумно спроектированном, хоть и задешево построенном вигваме в такие вечера, когда ни ветерка сквозь сетки не пробивалось, стояла духота. Джули Хэндлер очень хотелось вытянуть ногу или подвигать из стороны в сторону челюстью, которая при этом запускала в ее черепе приятную волну крохотных взрывов. Но если бы она сейчас каким-то образом привлекла к себе внимание, у кого-нибудь мог бы возникнуть вопрос, к чему она здесь. А ведь и впрямь, понимала она, никаких резонов тут находиться нет у нее и в помине. Случилось чудо, когда Эш Вулф кивнула ей в тот вечер возле умывальников и спросила, не хочет ли она попозже составить компанию ей и еще кое-кому. Еще кое-кому. Сама формулировка будоражила воображение.

Джули повернулась к ней глупым мокрым лицом, которое сразу же вытерла тоненьким полотенцем, привезенным из дома. «ХЭНДЛЕР» — на красной метке для прачечной по сморщенному краешку надписала мать нетвердым почерком, казавшимся теперь слегка трагическим.

— Конечно, — ответила она инстинктивно.

А если бы сказала нет? Об этом она частенько задумывалась после, с доставляющим некое странное удовольствие вымученным ужасом. Если бы отвергла беспечно брошенное приглашение и занялась своими делами, тычась невпопад из стороны в сторону, словно пьяная, слепая идиотка, уверенная: хватит с нее и того кулечка счастья, который таскает за собой. Однако же, сказав «конечно» за умывальниками в женском туалете, она угодила сюда, притулилась в уголке этого незнакомого, ироничного мира. Ирония была ей внове и отдавала диковинным сладким привкусом, как недоступный прежде летний плод. Скоро и она, и вся компания станут так ироничны, что на самый невинный вопрос не смогут ответить без легкой ехидцы. Пройдет еще немного времени, и язвинка смягчится, ирония сольется с серьезностью, а годы, укорачиваясь, полетят. И вот уже все они потрясенно и скорбно врастают в плотные, завершенные взрослые свои сущности, почти не имея шансов заново себя придумать.

Ну а в тот вечер, задолго до потрясений, скорби и застоя, когда они впервые сидели в деревянном вигваме мальчишек и одежды их еще источали душистые ароматы, оставленные предотъездными домашними стирками, Эш Вулф сказала:

— Каждое лето мы здесь так сидим. Надо бы как-то себя обозвать.

— Зачем? — спросил ее брат Гудмен. — Чтобы весь мир узнал, какие мы беспрецедентно исключительные?

— Можем назваться «Беспрецедентно Исключительные Люди», — сказал Итан Фигмен. — Пойдет?

— Исключительные, — сказала Эш. — Годится.

На том и порешили.

— Отныне, поскольку мы явно самые исключительные люди, какие, мать вашу, вообще на свете жили, — изрек Итан, — поскольку мы до того, мать вашу, убедительны, а мозги наши до того набиты важными интеллектуальными мыслями, нарекаем себя отныне Исключительными. И пусть всякий, кто нас встретит, замертво падет на нашем пути, увидав, какие же мы, мать вашу, исключительные.

И в сей смехотворно торжественный миг они воздели вверх бумажные стаканчики и косяки. Джули тоже рискнула поднять свой стаканчик с водкой и тангом — «ви-энд-ти», как они выражались, — при этом на полном серьезе кивнув.

— Чок, — сказала Кэти Киплинджер.

— Чок-чок, — откликнулись остальные.

Название было ироничным, а импровизированное самонаречение — шутливо претенциозным, но все-таки, думала Джули Хэндлер, они и впрямь исключительные. Эти подростки вокруг нее, все из Нью-Йорка, напоминали царственных особ и французских кинозвезд, озаренных неким священным ореолом. Творческими в этом лагере считались все, но здесь, насколько она могла судить, собрались самые яркие — местное ядро. Ей никогда не приходилось встречать таких людей; они были интересны не только по сравнению с обитателями Хеквилла — нью-йоркского пригорода, где она жила с рождения, — но и вообще по сравнению с внешним миром, который в тот миг казался нескладным, отталкивающим, совершенно омерзительным.