Исключительные

«Дорогие Д. и Дж., – писал он. – Довольно странно себя чувствую без вас. Но мы решили провести время в семейном кругу из-за диагноза М. Слава богу, что у нас есть Роза, без нее семейный уют стал бы совершенно невыносимым, и мы бы задумались, не оставить ли Мо в рыбной лавке неподалеку. ШУЧУ. В целом поездка довольно спокойная. Эш была права, нам нужно было уехать на некоторое время.

Я все время думаю о вас и надеюсь, что после нашей встречи на прошлой неделе дела пошли на лад. Пожалуйста, обдумайте то, что мы тогда сказали. Я еще напишу.

С любовью,

Итан».

Итан знал, что Деннис не любит обсуждать свою депрессию с друзьями и вообще не откровенничает ни с кем, кроме Жюль. Но, хотя Рори пошла в школу и домашние дела больше не требовали от Денниса столько усилий, он был не готов устраиваться на работу вне дома, для которой понадобились бы энергия, сосредоточенность, точность и спокойствие. Жюль в одиночку не могла заработать столько денег, чтобы содержать всю семью в Нью-Йорке в 1995 году. Она уже не могла брать новых клиентов, но имеющиеся платили ей недостаточно. Их семья жила в очень маленькой квартирке – такие жилища предназначены для молодежи без детей, для тех, кто может взлететь по пяти лестничным пролетам, чтобы увидеть свою возлюбленную, или мигом сбежать вниз по ним же, чтобы уйти в ночь с компанией друзей. Для двадцатилетних, юных, свободных, нуждающихся в самой малости. Они давно переросли это место – у Рори даже не было собственной комнаты. И маленькое тесное жилье лишь ухудшало их ситуацию – депрессию Денниса, хроническую зависть Жюль, безденежье, отсутствие улучшений у пациентов.

– Мы хотели бы вам помочь, – недавно сказал им Итан в шумном ресторане. Обе семьи выбрались на один из тех беспорядочных воскресных бранчей, которые устраивают молодые родители вместе с детьми. Удовольствия от этого никто не получает, зато все ощущают, что нашли занятие на выходные с ребенком. Мо, втиснутый в неуклюжий деревянный стульчик, плакал. Он постоянно плакал, и это было невыносимо, но теперь они хотя бы знали причину. Все вокруг причиняло ему боль, как будто бы с него сдирали кожу живьем. Эш встала и подошла к нему, как обычно, когда он расстраивался. Она вела себя с ним так естественно и невозмутимо. В юности она была заносчива, и все же выросла в одну из тех матерей, которые способны справляться с ребенком, как нынче говорят, «с особыми потребностями». И это не наносило ее эго смертельную рану. Она стала рассудительной матерью бедняге Мо, рассудительной возлюбленной для Итана, рассудительной подругой для Жюль и Денниса, для Джоны и его парня Роберта. И так же разумно она вела себя с актерами и работниками сцены. «Идите все сюда», – спокойно говорила она, и люди в самых дальних углах театра откладывали свои инструменты и тексты и подходили к ней. Вот и Мо немедленно перестал плакать, как будто она повернула выключатель. Рука матери на мгновение легла на напряженную спинку, и Мо вскинул на мать глаза, как будто вспоминая, что она любит его. Что в мире вообще есть такая штука, как любовь. Итан так не мог, да и в любом случае это просто не пришло бы ему в голову. Эш прошептала сыну какие-то волшебные слова – что она сказала? «Шазам»? – и Мо немного расслабился. Итан и сам расслабился. Потом она вернулась на свое место, и Итан удивленно уставился на нее.

Рори стояла на своем стульчике и что-то громко распевала. Ларкин сидела тихо и рисовала на салфетке цветными карандашами, которые официантки подсовывали всем детям. Итан лениво взглянул на ее рисунок и увидел очень точные наброски Уолли Фигмена и Альфы Джаблон.

– Красиво, – сказал он, сраженный ее способностями.

Ларкин посмотрела на отца таким взглядом, как будто очнулась от долгого сна.

– Спасибо, папа, – поблагодарила она.