Исключительные

Похоже, косяк никого особо не заинтересовал; Жюль даже точно не поняла, что это такое. Изадора порой пересыпала свою речь неестественными словечками. Роберт Такахаси остаток вечера пребывал в мрачной отстраненности, поэтому Изадора стала разговорчивее, словно боясь, что тишина в комнате разрушит один из первых званых ужинов, что она устроила в своей жизни. Обыкновенный с виду Деннис Бойд еле помещался на хлипком обеденном стульчике, который Изадора по дешевке купила в «Торговом ряду на Третьей Авеню» – одном из этих безумных магазинов с узкими проходами, торгующих мебелью, однослойной туалетной бумагой и шлепанцами, причем все это свалено в одну кучу без всякой логики. Жюль беспокоилась, что Деннис все-таки сломает стул, свалится с него и засмущается. Она не хотела, чтобы он оконфузился, он и без того неловко себя ощущал. Это заинтересовало Жюль, ведь она и сама еще слегка тушевалась в обществе, даже после колледжа, давно утвердившись в большинстве групп в роли девушки тихой, но немного забавной. Обычно ей требовалось какое-то время, чтобы постепенно войти в этот образ, и в тот вечер она перед ужином постояла у высокой книжной полки Изадоры, бормоча себе под нос, какие из книг она уже прочитала, а какие лишь якобы прочитала. Она наклоняла голову, чтобы лучше рассмотреть книги, и то и дело вытаскивала какой-нибудь том с полки и действительно начинала стоя ее читать.

После внезапного эмоционального и страшного рассказа Роберта о Трее Спайделле и последующего уныния за столом, на авансцену вышла Изадора, к ней присоединилась ее подруга Джанин, и обе долго рассказывали о своей работе в школьных буфетах. Наконец всем так наскучило слушать этих двух девиц, сидя на шатких стульях за столом, что Жюль рассказала собственную историю о работе, которая была у нее на втором курсе в Баффало.

– Я специализировалась на театре, а вторым предметом шла психология, – сообщила она сидящим за столом. – Играла в пьесах, а еще помогала преподавателю психологии, проводившему опыты на других студентах, которым платили по двадцать долларов. Я выполняла один эксперимент, в котором надо было попросить своего подопытного описать свое самое болезненное эмоциональное переживание. «Все это будет конфиденциально», – заверила я их.

Она поведала собравшимся, как эти студенты, которых она никогда прежде не знала, но, возможно, видела в кампусе, свободно рассказывали о разрывах со школьными возлюбленными, о смерти своих матерей, а однажды даже о том, как погиб, неудачно нырнув, одиннадцатилетний брат. Но произносимые ими слова были несущественны; они не знали, что единственным аспектом, который она изучала в рамках эксперимента, был язык тела. Жюль следила за их руками, за движениями головы, и делала заметки. Через какое-то время необработанный эмоциональный материал начал звучать для нее как обыкновенные откровения. Чужая боль реально овеществилась, и Жюль уже не могла ее недооценивать или пропускать мимо ушей. Она даже представляла себе, как среди этих людей сама сидит и рассказывает о смерти своего отца, и голос ее так же срывается и дрожит, как у них. Они испытывали облегчение, делясь с ней своей болью, хотя на самом деле было неважно, насколько внимательно она слушает.

По ходу ужина нога Денниса Бойда несколько раз билась об стол – этот парень был таким крупным, что для этого ему было достаточно лишь слегка приподнять ее над полом. Изадора сказала:

– Деннис, прекрати, а то это уже похоже на спиритический сеанс, – и хлопнула его по руке. Она частенько била мужчин, якобы любя.

– А что Деннис делал? – спросила Жюль.

– Ногой качал, – ответила Изадора. – Как мальчишка.

– Я и есть мальчишка, – сказал Деннис. – Ну, или был когда-то.

– Не все мальчишки качают ногами, – заметила Жюль, вроде как флиртуя на свой манер, хотя с чего принято считать, что игривость непременно свидетельствует о флирте и сексуальном интересе? Почему об этом не свидетельствует серьезность? Или грусть?

– Этот мальчишка точно качает, – сказала Изадора. – Постоянно, поверь мне.

Примерно год спустя Изадора уедет из Нью-Йорка, начнет кочевать по стране и ночевать на диванах у друзей своих друзей – за тридцать лет до того, как такой диванный серфинг стал обычным делом, – присылая Жюль и Деннису нелепые открытки с таких придорожных достопримечательностей, как Музей гамбургеров, или из «настоящего» дома старушки, которая жила в башмаке.

– Настоящего? – спросила Жюль у Денниса, когда та открытка пришла по почте. – Как может у старушки быть настоящий дом в башмаке? Она же не настоящая. Это детский стишок.