«Исконно русская» земля Сибирь

Это известие заставило всех нас сойти с саней, и не успел я стать на ноги, как один из пятерых меня узнал, взволнованный, бросился меня обнимать и спросил по-французски: откуда я и куда еду? Это меня очень удивило, так как я не узнавал его благодаря, с одной стороны, одежде, большой бороде и облысевшей голове, с другой — благодаря худобе его тела, от которого осталась только кожа да кости; видя это изумление, он сообщил мне, что он — лотарингский дворянин, полковник московитского конного полка, который столько раз угощал меня в Стокгольме и хотел даже взять меня в Москву. Роскошное платье, в котором я его видал когда-то, уважение, которое ему тогда все оказывали как по причине его щедрости, так и ввиду высокого поста, который он занимал, командуя полком и отличаясь беззаветной храбростью, и теперешний его жалкий вид вызвали у меня слезы и вздохи сожаления. Я его снова и снова обнимал, расспрашивая о причине его опалы. Он мне объяснил: произошло это оттого, что великий князь заподозрил его в измене и за это сослал в Сибирь на три года, что он неописуемо страдает благодаря опасностям, которым подвергаются все ссыльные то на охоте, то от голода и жестоких морозов, которые приходится выносить, или же от встречи с массами диких зверей, которые на них нападают при недостатке пищи в других местах, и им приходится обороняться. Ко всем этим бедам надо прибавить, что, если они не добудут того количества соболей, которое им назначено, их жестоко наказывают плетьми из толстой и грубой кожи и бьют по всему обнаженному телу. Знакомец нашего приказчика рассказывал то же самое, а остальные ссыльные, которые все говорили хорошо по-французски и по-немецки, из коих один занимал высокий пост при великом князе, другой был генерал-лейтенантом, а прочие — значительными чиновниками, — все они оплакивали свои бедствия, уверяя нас, что как только они отбудут свой срок и вернут себе свободу, они удалятся в такие места, где великий князь не имел бы над ними власти. Чтобы утешить этих несчастных, мы достали нашу провизию, расположились все на мху и стали их угощать, уверяя их, что мы готовы способствовать их освобождению. Они благодарили нас за это, но доказывали, что им невозможно спастись, так как их знают воеводы во всех острожках, куда мы должны поневоле заезжать; это навлекло бы на нас смертную казнь, равно как и для них, после страшных пыток, от которых пострадали бы и мы. Эти слова еще более увеличили печаль, которая наполняла наши сердца, ибо мы не могли смягчить бедствия, в котором они находились. Только после беседы, длившейся более 4 часов, мы решили с ними расстаться, дав каждому из них по полфунта табаку и угостив их водкой, сухарями и пряниками, которые мы взяли из Почоры, и солониной. Мы сели в сани и, расставаясь с ними, пожелали, чтобы Бог помог им переносить страдания, выразив надежду скоро видеть их в добром здоровье. Затем мы двинулись в путь и ехали целых три часа, не встречая никакого жилища; потом мы наехали на пять или шесть хижин, где и остановились; в них оказалось около дюжины жителей, у которых мы спросили: нет ли у них чего променять? Они показали нам шкуры, которые мы у них и купили на деньги и за водку, до которой эти люди большие охотники.