Искра

Дигби поджимает губы, видя, как я чертыхаюсь, охаю и морщусь, но мне удается принять сидячее положение, вот только когда я это делаю, сводит живот. Спина слишком болит, и я отползаю в угол, а потом прислоняюсь плечом к стене, стараясь не потревожить свои раны.

Смахнув с лица слезы, смотрю на Дигби, зная, что, если он не двигается, значит, ему и правда больно.

Проведя взглядом по его мятой старой форме, задаюсь вопросом, какого рода увечья ему нанесли.

– Я не знала, что ты здесь, – шепчу я.

Он кивает.

– Я думала, ты погиб.

В ответ Дигби качает головой.

Мои губы трогает легкая улыбка.

– Вот и мой немногословный страж, – мягко поддразниваю я, хотя каждый мой вдох отзывается болью в спине, а шутка кажется вымученной.

Дигби в ответ что-то ворчит, но я замечаю, что уголки его губ тоже приподнимаются. Эта малая толика утешения – фарс. Но она все, что нам остается.

– Что случилось? – хриплым и дрожащим голосом спрашиваю я. – Как ты здесь очутился?

Его глаза вспыхивают.

– Видел, как вас похитили.

– Красные бандиты?

Дигби кивает и говорит:

– Поскакал прямиком к царю, чтобы он направил помощь. С тех пор нахожусь в этой комнате. – Его голос еще более скрипучий, чем мой, и задумываюсь, не от того ли, что он давно ни с кем не говорил. Когда я прикидываю, сколь давно он, должно быть, находится здесь, раненый и совсем один…

В животе все сжимается, пока я не чувствую на языке привкус желчи.

– Он ни в коем случае не должен был так с тобой поступать, – говорю я сквозь гнев, сражающийся с дурманом.

– Я подвел вас, миледи. Он справедливо заточил меня здесь.

– Прекращай с этой чушью – «миледи»! И не смей думать, что его поступок оправдан. Это не так. – Вовсе нет.

Я непроизвольно снова смотрю на пол, на ленту, которую еще сжимаю в кулаке.

Дигби тоже опускает взгляд, но ничего не говорит. Возможно, он чувствует, что я едва держусь за погубленные обломки, которые свисают по моей спине. Впервые в жизни я благодарна за его немногословность.

И все же, хотя Дигби и не поднимает эту тему, я вижу, как он сжимает руку в кулак, не двигая мизинцем. Рука от ногтя до второго сустава вся в пятнах, словно он окунул ее в чернильницу. Вероятно, обморозил, когда ехал в Пятое королевство, чтобы помочь меня спасти.

Какие еще части тела Дигби лишились жизненной силы? Что безвозвратно пострадало из-за меня и Мидаса?

Я закрываю глаза и прислоняю голову к стене, прижавшись больной щекой к холодному камню.

– Сэйл погиб, – шепчу я и даже сейчас чувствую, как сжимается сердце, когда произношу эти слова вслух.

– Он был хорошим солдатом.

– Он был хорошим человеком, – отвечаю я. – Он погиб, защищая меня, а теперь ты…

– Не волнуйтесь за меня, – отвечает Дигби. – Я хочу, чтобы вы переживали о себе. Хочу, чтобы вы были в безопасности, даже когда я не могу вас защищать.

Глаза наполняются слезами, а нижняя губа дрожит. Сердце не просто бьется – оно бьется чаще.

– Прости меня, Диг, – тихо говорю я, чувствуя, как сжимается горло. Когда я открываю глаза, он еще смотрит на меня, и на его лице нет ни вины, ни ненависти. – Я приложу все силы, чтобы вызволить тебя отсюда. Заключу сделку с Мидасом, чтобы он тебя отпустил.

Но Дигби качает головой.

– Леди Аурен, я ваш стражник. Мое место рядом с вами, – заявляет он, словно это и так очевидно.

Мое сердце пронзает что-то очень острое. Кто бы знал, что верность может так сильно ранить?

– Сейчас не время упрямиться.

– Я и не упрямлюсь. – Он немного поворачивает голову, чтобы посмотреть в потолок. Наверное ему, как и мне, непросто смотреть на изодранные останки, лежащие на полу. – Как только меня назначили вашим стражником, я нашел свое предназначение, миледи. Остальные засранцы были недостойны вас защищать.

Я выдавливаю из себя улыбку.

– Ты и правда был единственным в Хайбелле, кому я могла доверять, – признаюсь я Дигби. – Даже когда была всего лишь сопливой девчонкой, которая ныла, что ей скучно, или часами играла на арфе, ты всегда был рядом. Ты был мне другом.

Дигби снова с трудом глотает, будто переваривая мои откровенные слова.

– Вы ужасно играли. Приходилось втыкать себе в уши кусочки платка.

От печального смеха слезы на щеках высыхают.

– Помню.

На мгновение мы замолкаем, но мне так много хочется ему сказать, столько раскрыть в этом откровенном разговоре. Но не знаю, представится ли еще подобный шанс, потому прочищаю горло и говорю:

– Ты был мне как отец, – признаюсь я еле слышно, опустив взгляд и накручивая ленту на палец. – Знаю, что порой сводила тебя с ума, но с тобой я всегда чувствовала себя в безопасности. И ни разу не поблагодарила тебя в должной мере.

Из горла Дигби вырывается что-то вроде судорожного вздоха.

– Мне всегда было приятно вам служить, миледи. – Потом тихим грубым голосом добавляет: – Любой отец был бы чертовски счастлив иметь такую дочь.

В воздухе между нами повисает дымка печали. Каждый мой вдох напитывает душу моросящей грустью.

Спустя время отпускаю ленту, и та падает на пол.

– Взгляни на нас, Дигби, – говорю я, силясь ему улыбнуться, но вместо этого на лице появляется гримаса. – Держу пари, ты жалеешь, что не сыграл со мной в ту пьяную игру.