Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Тяжко, горько стало мне, и взяла я себе в голову такую думу: «Брошу я их, пойду в люди служить». Собрала свое добро. Кое-что в мешочек уложила, а остальное всё братниным деткам раздарила (их было пятеро: две девочки и три мальчика).

Сколько ни упрашивали меня брат и невестка, когда узнали о том, чтó я задумала, как ни плакали дети, прося не уходить от них, я твердо решилась идти служить к чужим людям: меньше будет греха, и сердце, казалось мне, будет спокойнее.

Легли спать; а я всю ночь глаз не закрыла. Мысли да думы с ума не идут.

Рано-ранехонько я поднялась. Все спят: еще и заря не занимается. Темно. В последний раз взглянула на детей, на брата; и невестки мне жалко стало. Взяла свой мешочек и вышла тихонько из хаты. Иду, иду и не оглядываюсь. Вот и высокий курган, что за околицей зеленеет. Взошла я на тот курган да и взглянула на свое село; а солнышко всходит… Село как на ладони; так и замелькали у меня в глазах белые хаты, колодезные столбы, зеленые садики и огороды. Вижу я отцовское подворье и ту кудрявую, ветвистую вербу, под которой я еще маленькой девочкой играла. Стою и с места не трогаюсь, засмотрелась; каждая тропиночка, каждый кустик – всё мне так знакомо.

Слыхала я когда-то, еще от покойного батюшки, что в Демьяновке какие-то наши родственники живут. «Пойду я к ним, – думала я, – всё мне охотнее будет служить там, где мой род ведется».

Иду дорогой, и страшно мне так, что и сказать нельзя. Рада-радехонька, если кто навстречу попадется.

Скоро я встретилась с одной старушкой из деревни Демьяновки. Разговорились. Тут я и узнала, что мои родные давно померли.

– Что я буду делать теперь? – сказала я со слезами.

– Зачем горевать да жаловаться, – ответила мне моя собеседница. – А вот что я тебе посоветую: иди ты к нашему отцу Ивану служить.

Я у него и крестилась, и венчалась, до сей поры живу, да и, верно, умру у него же. Он да жена его – что за люди: старосветские, простые. Их только двое и есть, и оба старенькие-престаренькие. Была у них дочка, отдали ее замуж; да недолго она похозяйничала, умерла. Девочка у ней осталась; старики внучку к себе взяли. Славное такое дитятко. Отец Иван уже очень дряхл и девять лет как уж ослеп, а службы Божией совсем не оставляет. Дознался было владыка, что слепой старец службы отправляет, да и запретил. Тогда люди наши пошли всем как есть миром просить за отца Ивана, чтобы его оставили. «Люди добрые! – сказал им владыка. – Если он вам так люб, так я не запрещаю ему стоять перед престолом Божиим до самого конца его века; нужно мне только своими глазами удостовериться, что слепой старец точно благоподобно службу Божию отправляет». Приехал владыка и хвалу Богу Господу воздал, что он так твердо и без ошибки правит, слепой, службу Божию, и крестом его благословил… Иди к нему, голубка! Работы не много тебе будет. Я, в чем смогу, пособлять тебе буду.

– Спасибо вам, бабушка моя ласковая! Дай вам Господи всякого добра!

– Ну, теперь пополдничаем да и в путь. Сегодня, Бог даст, заночуем дома.

Демьяновка лежит в долине, словно в зеленом гнездышке. Село великое и богатое; две церкви в нем: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже в землю вросла и покривилась. Отец Иван жил недалеко за каменной церковью. Вошла я к нему да и стою сама не своя. Слышу – старушка про меня рассказывает.

– Войди и отдохни, дитятко, – промолвил кто-то так ласково и тихо.

Подняла я глаза: против меня на липовой лавке сидит старый-старый дед. Глаза у него незрячие, и такая в тех глазах тишина и доброта, что я не видывала. Борода у него белая, кудрявая, ниже пояса; сидит он в тени, только вечерний солнечный луч словно золотом его осыпает.

Как услышала я такие ласковые слова, так меня словно что за сердце хватило: слезы брызнули у меня из глаз. А он протянул руку да и благословил меня.

Смотрю я – хозяйка вошла, старенькая, маленькая, чуть от земли видно, а еще бодренькая, словоохотливая такая.

– Оставайся у нас с Богом, голубушка. Ты еще молоденькая, ты нашу хату развеселишь и внучку порадуешь. Беги-ка ты сюда, Маруся, иди, не стыдись. Такая уж она стыдливая у нас, словно просватанная.

Взяла она за ручку хорошенькую смуглую девочку, что все из-за дверей глазенками сверкала, и ввела ее в хату.

– Поклонись, – говорит, – Маруся, молодице, приветствуй ее.

Она поклонилась и приветствовала меня; а я думаю себе: «Что теперь племяннички мои милые? Вспоминают ли они меня?»