Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Мы ехали верхом две тысячи пятьсот верст, говоря приблизительно, так как якуты не имеют понятия, что значит верста; иногда нам говорили: “Вот тут десять верст”, а оказывалось не менее двадцати верст; я уверена, что мы сделали настоящих верст не менее трех тысяч.

Местные жители, услышав, что я еду с целью им помочь, были так благодарны и счастливы, что расчистили в лесу дорогу в тех местах, где иначе невозможно было бы проехать, построили стелюги (мосты) по болотам, наиболее опасным и непроходимым, и, чтобы выполнить это, они отложили в сторону свои летние работы, что для них было очень убыточно, но тем не менее это было ими сделано совершенно охотно. По всему пути нам оказывали полное гостеприимство, прося меня при этом помочь их прокаженным.

Большим затруднением в дороге было то, что я не понимала ни русского, ни якутского языков и окружена была только мужчинами, в числе до тридцати человек, говорившими непонятным мне языком, и для дамы очутиться одной в незнакомой стране очень тяжело и неудобно. Переводчик говорил по-французски, и только через него я могла говорить с населением.

Пятнадцатого июля 1891 года г-н исправник, фельдшер, два солдата, переводчик и я выехали из вилюйского улуса (селения) к озеру Абунгда, где находится самое большое поселение прокаженных. Мы спустились вниз по реке Вилюй на двадцать верст, где были встречены выборными старостами-якутами в числе до двадцати человек (при более чем тридцати лошадях), находившимися здесь для того, чтобы проводить нас до места. Напившись здесь чаю, мы сели на лошадей и вступили в лес, поднявшись предварительно на гору. В двадцати верстах от берега мы остановились при виде разложенного кем-то огня в надежде разузнать, далеко ли до места, где есть вода для питья и корм лошадям, которые должны были там смениться. Здесь, в то время как переводчик с кем-то говорил, я заметила что-то двигающееся между деревьями в лесу и спросила: что это такое? Мне сообщили, что это прокаженный мальчик, который просит ему помочь. Я сошла с лошади и направилась к нему, чтобы с ним говорить, но бедный мальчик, думая, что я буду так же бояться его болезни, как и якуты, пятился назад, и я насилу могла его убедить, что хочу с ним говорить и даже к нему прикасаться. Я послала за его матерью и братом, которые рассказали мне историю этого бедного ребенка. Общество, решив, что у него проказа (надо знать, что между жителями этого общества не было ни одного русского, ни одного имеющего какое-либо понятие о медицине), распорядилось, чтобы этот мальчик жил одиноко в лесу, в юрте, которую ему построили в десяти верстах от матери, и чтобы он жил здесь всю свою жизнь. Слава Богу, мать его сжалилась над его одиночеством и построила позади своей юрты очень маленькую пристройку, куда ребенок тайно приходил ночевать, когда делалось темно. Но если бы общество открыло, что мать это сделала, ее наказали бы тем, что таким же образом выселили бы в лес на отдельное житье. Этот трогательный случай показал мне, что все сообщения, сделанные мне относительно жестокостей, применяемых к несчастным прокаженным, совершенно справедливы. Мы помогли ему по возможности, а исправник взял ребенка под свое покровительство, которое избавит его от повторения подобной жестокости.

За шестьдесят верст от Абунгды нас встретил приходский священник (отец Георгий Мохначевский), у которого мы остановились, затем он провожал нас до Абунгды. Поблизости от прокаженных дорога всегда гораздо хуже, потому что их водворяют на места наиболее удаленные и наименее посещаемые, труднопроходимые, чтобы они не могли возвращаться домой. Мы направились в лесную чащу и на выезде из нее увидели юрты, где живут прокаженные. Нас ожидали и, как только нас заметили, поклонились. После того как было роздано вспомоществование, мы все вознесли молитвы о здравии Ее Императорского Величества Государыни Императрицы. Я уверена, что молитвы эти будут услышаны. Но слышать эти жалкие слабые голоса бедных прокаженных, видеть их на коленях, крестящихся исхудалыми руками, часто без пальцев, едва поднимающихся от слабости, видеть их лица, страшно обезображенные этой болезнью, и глаза, в которых вы можете прочесть, что всякая надежда у них потеряна, их ноги, у многих без пальцев, так что многие не могут ходить, а только волочат свое тело при помощи табуретки, вид этот умирающей жизни без надежды и без всякого утешения – всё это нас так расстроило, что виденное нами ужасное зрелище останется памятным на всю жизнь.