Искра жизни

Глухие раскаты грома почти не смолкали, молнии вспыхивали все чаще, и в этой пляске света, поглотившего все тени, был отчетливо виден холм напротив — далекий домик с садом. «Бухер… — подумал 509-й. — Бухер еще не все потерял. Он молод, у него есть Рут. Которая выйдет отсюда вместе с ним. Но надолго ли это все? Хотя — кто сегодня думает об этом? Кому придет в голову требовать гарантий? Да и кто их может дать?!»

509-й откинулся назад. «Что за вздор лезет мне в голову? — думал он. — Это Бергер заразил меня. Мы просто устали». Он дышал медленно, и сквозь вонь барака ему чудился запах весны и цветения. Весна каждый раз возвращалась, каждый год, с ласточками и цветами, ей не было никакого дела ни до войны, ни до смерти, ни до печали, ни до чьих-то надежд. Она возвращалась. Она и сейчас была здесь. И этого достаточно.

Он притворил дверь и пополз в свой угол. Молнии сверкали всю ночь; в разбитые окна падал призрачный свет, и барак казался кораблем, бесшумно скользящим по волнам подземной реки, кораблем с мертвецами, которые еще дышали по воле какой-то темной магии, а то и вовсе не желали признавать себя погибшими.

Глава девятнадцатая

— Бруно, — спокойно произнесла Сельма Нойбауер. — Не будь клоуном. Подумай, пока не начали думать другие. Это наш последний шанс. Продай все, что только можно продать. Земельные участки, сад, этот дом — все! В убыток или не в убыток — неважно!

— А деньги? Что делать с деньгами? — Нойбауер досадливо покачал головой. — Если бы все было так, как ты думаешь, чего бы они тогда стоили, твои деньги? Ты забыла инфляцию после первой мировой? Миллиард не стоил и одной марки! Ценности — вот что всегда было единственной гарантией!

— Да, ценности! Но только те, которые можно положить в карман.

Сельма Нойбауер поднялась и подошла к шкафу. Открыв его, она отложила в сторону несколько стопок белья, достала шкатулку и подняла крышку. В шкатулку лежали золотые партсигары, пудреницы, пара сережек с бриллиантами, две рубиновые броши и несколько колец.

— Вот, — сказала она. — Я купила все это в последние годы тайком от тебя. На сэкономленные и на свои собственные деньги. Для этого я продала свои акции. Они сегодня никому не нужны. От фабрик остались одни развалины. А вот это никогда не потеряет своей ценности. Это можно взять с собой. Вот что нам сейчас нужно и больше ничего!

— «Взять с собой! Взять с собой!» Ты рассуждаешь так, как будто мы какие-то преступники и должны бежать!

Сельма протерла один из портсигаров рукавом платья и принялась складывать вещи обратно в шкатулку.

— С нами может произойти то же, что произошло с другими, когда вы взяли власть, так или нет?

Нойбауер вскочил с места.

— Тебя послушать… — произнес он зло и в то же время беспомощно. — Так остается только повеситься. У других жены понимают своих мужей, служат им утешением, когда они возвращаются со службы домой, отвлекают их от мрачных мыслей, а ты! Целый день! Да еще и ночью! Даже ночью нет покоя! У тебя только одно на уме: продавать и ныть!

Сельма не слушала его. Она поставила шкатулку на место и снова прикрыла ее бельем.

— Бриллианты. Хорошие бриллианты чистой воды. Неоправленные. Просто отборные камни. Два, три карата, до шести или семи — какие только можно достать. Вот это было бы самое верное. Лучше, чем все твои Бланки и сады, и участки, и дома. Твой адвокат тебя надул. Я уверена: он сорвал двойной процент. Бриллианты можно спрятать. Их можно зашить в платье или пиджак. А можно даже проглотить. В отличие от участков.

Нойбауер не сводил с нее глаз.

— Как ты заговорила!.. Вчера ты еще умирала от страха перед бомбами, а сегодня уже рассуждаешь, как еврей, который за деньги горло перережет кому угодно.

Она смерила его презрительным взглядом, всего, от сапог и галифе до нагана и маленьких усиков над верхней губой.

— Евреи никому не перерезают горло. Евреи заботятся о своих семьях. Лучше, чем некоторые германские сверхчеловеки. Евреи знают, что нужно делать в смутные времена.

— Вот как? А что же они так оплошали? Да если бы они это знали, они бы не остались здесь и мы бы не загнали их в лагеря.

— Они не думали, что вы сделаете с ними то, что вы сделали. — Сельма смочила виски одеколоном. — И не забывай, что в 31-м году все выплаты в банках были прекращены. В связи с кризисом Дармштадтского и Национального банков. Поэтому многие и не могли уехать. И вы их загнали в лагеря. Прекрасно. А теперь ты сам точно так же хочешь остаться. Чтобы они загнали в лагерь тебя.

Нойбауер испуганно оглянулся.

— Тихо! Черт побери!.. Где горничная? Если кто-нибудь услышит твои разговоры, — мы пропали! Народный суд[15]не пощадит никого! Достаточно обыкновенного доноса.

— Горничную я отпустила в город. А почему ты думаешь, что с вами не сделают то же самое, что вы сделали с другими?

— Кто? Евреи? — Нойбауер рассмеялся. Он вспомнил Бланка и представил себе, как тот пытает Вебера. — Да они будут рады, что их наконец оставили в покое.

— Не евреи. Американцы и англичане.

Нойбауер опять рассмеялся..