Искра жизни

— Что это там такое? — Он уставился сквозь колючую проволоку на пахоту. Там что-то металось из стороны в сторону, замирало на секунду, и неслось дальше.

— Заяц! — догадался Карел, подросток из Чехословакии.

— Ерунда! Откуда ты можешь знать зайцев?

— У нас дома были зайцы. Я их видел, когда был молодой. Я имею в виду, когда я был на свободе. — Юность Карела, по его собственному мнению, кончилась в лагере. Когда его родители умерли в газовой камере.

— И вправду заяц. — Бухер прищурил глаза. — Или кролик. Нет, для кролика слишком большой.

— Боже праведный! — простонал Лебенталь. — Живой заяц!

Теперь они уже все видели его. Он присел на задние лапы, навострив длинные уши, посидел так несколько секунд и поскакал дальше.

— Хоть бы завернул сюда! — Челюсть Лебенталя затряслась. Он вспомнил о фальшивом «зайце» Бетке, о сбитой на дороге таксе, за которую он отдал золотой зуб Ломана. — Мы могли бы его обменять. Мы бы не стали его есть сами. За него можно было бы получить в два, нет — в два с половиной раза больше требухи.

— Нет, мы бы не стали его менять. Мы бы съели его сами, — заявил Майерхоф.

— Да? А кто бы его зажарил? Или ты собрался его есть сырым? — решительно возразил ему Лебенталь. — Если отдать его кому-нибудь жарить, то больше его уже никогда не увидишь. Даже смешно — три недели не вылезать из барака, а потом еще учить других!

Майерхоф был достопримечательностью барака 22. Он три недели пролежал с воспалением легких и дизентерией, готовясь к смерти. Он так ослаб, что даже не мог говорить. Бергер махнул на него рукой. И вдруг он всего за несколько дней выздоровел. Он поистине восстал из мертвых. Агасфер назвал его за это Лазарем. Сегодня он в первый раз выполз из барака. Бергер запретил ему это делать. Но он все-таки выполз. На нем было пальто Лебенталя, свитер покойного Бухсбаума и гусарская венгерка, которую кому-то выдали вместо куртки. Намотанный на шею простреленный стихарь, доставшийся Розену в качестве нижнего белья, заменил Майерхофу шарф. Все ветераны принимали участие в подготовке его первой вылазки. Они расценивали его исцеление как общую победу.

— Если он забежит сюда, то обязательно коснется проволоки. Тогда его и жарить не надо — сам зажарится… — с надеждой в голосе произнес Майерхоф. — Можно было бы его подтащить какой-нибудь сухой палкой.

Они следили за зверьком, позабыв все на свете. А он скакал себе по бороздам, время от времени замирая на месте и прислушиваясь.

— Эсэсовцы подстрелят его для себя, — сказал Бергер.

— В него не так-то просто попасть, в такую темень, — возразил 509-й. — Эсэсовцы больше привыкли попадать в затылок с двух метров.

— Заяц… — медленно проговорил Агасфер. — Какой же у него, интересно, вкус?

— У него вкус зайчатины, — ответил ему Лебенталь. — Вкуснее всего спинка. Надо только ее нашпиговать кусочками сала. Чтобы она была сочной. И все это — с молочным соусом! Так ее едят гои[9].

— А еще лучше — с картофельным пюре, — уточнил Майерхоф.

— Какое еще картофельное пюре? Пюре из каштанов с ежевикой!

— Картофельное пюре лучше! «Каштаны»!.. Это для итальянцев!

Лебенталь сердито уставился на Майерхофа.

— Послушай…

— Что нам заяц? — перебил его Агасфер. — Я считаю: гусь лучше всяких зайцев. Хороший гусь, начиненный…

— Яблоками…

— Заткнитесь! — не выдержал кто-то сзади. — Вы что, спятили? Это же невыносимо!

Подавшись вперед, они неотрывно следили за зайцем, впившись в него своими глубоко запрятанными в иссохшихся черепах глазами. В каких-нибудь ста метрах от них скакало по полю сказочное лакомство, пушистый комок, весом в несколько фунтов. Несколько фунтов мяса, которое могло бы стать спасением для некоторых из них. Майерхоф ощущал это всеми своими костями и кишками: для него маленький зверек мог бы стать гарантией того, что после болезни не наступит осложнение.

— Черт с ним, пусть будет с каштанами, — проскрежетал он. Во рту у него вдруг стало сухо и пыльно, как в безводной пустыне.

Заяц опять остановился и принюхался. В этот момент его заметил один из дремлющих на вышках часовых.

— Эдгар! Смотри! Косой! — вскричал он. — Лупи!

Протрещало несколько выстрелов. Вокруг зайца взметнулись вверх фонтанчики земли, и он длинными прыжками понесся прочь.

— Вот видишь, — сказал 509-й. — По заключенным, с малого расстояния, у них получается лучше.

Лебенталь тяжело вздохнул, глядя вслед зайцу.

— Как вы думаете, дадут нам сегодня хлеб или нет? — спросил спустя некоторое время Майерхоф.

— Умер?

— Да. Слава Богу. Он еще хотел, чтобы мы убрали от него новенького. С температурой. Боялся, как бы тот его не заразил. А получилось наоборот — он сам заразил новенького. Под конец он опять ныл и ругался. Забыл и про священника, и про исповедь!

509-й кивнул.

— Да, сейчас умирать никому неохота. Раньше было легче. А теперь — тяжело. Перед самым концом.

Бергер подсел к 509-му. Это было после ужина. На Малый лагерь выдали только баланду. Каждому по кружке. Без хлеба.

— Что от тебя нужно было Хандке?