Искра жизни

Его маленькие черные глазки грозили вылезти из орбит. Гитлеровские усики дрожали от напряжения.

— Помогите! Господа! Пожалуйста! Господа! — Он был похож на говорящего тюленя, зажатого между двумя льдинами.

Они подхватили его под мышки и вытащили наружу. Он упал, вскочил на ноги и умчался, не сказав ни слова. Они закрыли отверстие доской и расширили его. После этого они расступились, освобождая проход.

Из подвала один за другим полезли люди: женщины, дети, мужчины. Одни — суетливо, с бледными лицами, обливаясь потом, еще не веря в свое воскресение, другие — в истерике, крича, рыдая или осыпая все подряд проклятьями, и наконец те, кто не поддался панике, — медленно и безмолвно.

Они шли, карабкались или неслись мимо узников.

— «Господа», — прошептал Гольдштейн. — Вы слышали? «Пожалуйста, господа»! Он же обращался к нам…

Левинский кивнул.

— «Я вам дам», — передразнил он «тюленя» и прибавил от себя: — Шиш с маком. Удрал, как пес. — Он взглянул на Гольдштейна. — Что с тобой?

Гольдштейн прислонился к нему.

— Чудну! — пролепетал он, жадно хватая воздух ртом. — Вместо того, чтобы… они… освободили нас… мы… освобождаем… их…

Он захихикал и вдруг медленно повалился набок. Левинский с Вернером успели его подхватить и осторожно положили на кучу земли. Им нужно было ждать, пока не опустеет бомбоубежище.

Пленники с многолетним стажем неволи, они стояли и смотрели на спешивших мимо людей, которым пришлось стать пленниками всего на несколько часов. Левинскому пришло в голову, что они уже однажды видели нечто подобное — когда им по пути в лагерь попалась навстречу колонна беженцев. Из подвала выкарабкалась горничная в голубом платье в белый горошек. Отряхивая свои юбки, она улыбнулась Левинскому. Следом за ней наверх выбрался одноногий солдат. Он выпрямился, сунул костыли под мышки, козырнул заключенным и заковылял прочь. Одним из последних вышел старик. Длинные складки кожи придавали его лицу сходство с легавой собакой.

— Спасибо, — сказал он, окинув заключенных благодарным взглядом. — Там внизу еще есть люди. Их засыпало.

Медленно, по-стариковски тяжело, но с достоинством он стал подниматься наверх по скособоченной лестнице. Пропустив его, заключенные полезли в подвал.

Колонна возвращалась обратно в лагерь. Заключенные валились с ног от усталости. Мертвых и раненых несли на руках. Последний из тех четверых, которых накрыло стеной, тоже давно умер. В небе догорал пышный закат. Воздух был словно весь пропитан его сиянием, а небо на горизонте было такой неземной красоты, что казалось, время замерло и в этот миг на земле не может быть ни руин, ни смерти.

— Да, хороши герои, нечего сказать… — произнес Гольдштейн. Приступ его прошел. — Вкалываем, как проклятые, ради этих…

— Тебе нельзя больше ходить с нами на расчистку, — ответил ему Вернер. — Это же идиотизм! Ты доконаешь себя, и не помогут тебе никакие хитрости и уловки.

— А что мне еще остается? Торчать в лагере и ждать, пока меня выловят эсэсовцы?

— Надо придумать для тебя что-нибудь другое.

Гольдштейн устало усмехнулся.

— Ты хочешь сказать, что мое место давно уже в Малом лагере?

Вернер ничуть не смутился.

— А почему бы и нет? Во-первых, это надежнее, во-вторых, свой человек нам там очень пригодился бы.

К ним приблизился капо, пнувший 7105-го из-за собаки. Некоторое время он молча шагал рядом, потом вдруг сунул что-то 7105-му в руку и отстал. 7105-й раскрыл кулак.

— Сигарета… — произнес он удивленно.

— Я же говорю — они раскисли. Руины действуют им на нервы, — заявил Левинский. — Они уже думают о будущем.

Вернер кивнул.

— Боятся. Запомни этого капо. Может, он нам еще пригодится.

Они тащились дальше сквозь мягкий, ласковый свет.

— Город… — задумчиво проговорил Мюнцер спустя некоторое время. — Дома… Свободные люди. В каких-нибудь двух метрах от тебя… И уже начинает казаться, что и мы не такие уж подневольные.

7105-й тяжело поднял череп.

— Хотел бы я знать, что они о нас думают.

— А что они могут о нас думать? Одному Богу известно, что они вообще о нас знают. Да и сами-то они — не очень похожи на счастливцев.

— Сейчас-то не очень… — заметил 7105-й.

Никто не ответил. Начался самый тяжелый участок пути — дорога поползла вверх, на гору.

— Я бы с удовольствием прихватил собаку с собой, — сказал 7105-й.

— Хорошее получилось бы жаркое… — откликнулся Мюнцер. — Наверняка не меньше тридцати фунтов чистого мяса.

— Я имею в виду: не для того, чтобы съесть, а просто так…

Дальше на машине проехать было нельзя. Улицы повсюду пестрели завалами.

— Езжай обратно, Альфред, — сказал Нойбауер. — Жди у моего дома.