Искра жизни

— Если бы он здесь появился, обязательно задел бы электрический провод. Потом его сразу бы зажарили, — мечтательно проговорил Мейергоф. — Можно было бы протащить его через колючую проволоку сухой деревянной палкой.

Они не отрывали глаз от зверя. Он скакал по бороздам, временами прислушиваясь.

— Тогда эсэсовцы сами его подстрелят, — проговорил Бергер.

— Не так-то просто подстрелить его одной пулей, когда так темно, — возразил Пятьсот девятый. — Эсэсовцы больше привыкли к тому, чтобы стрелять в людей со спины на расстоянии нескольких метров.

— Заяц. — Агасфер пожевал губами. — Интересно, какой вкус у зайчатины?

— Вкус как у зайца, — пояснил Лебенталь. — Вкуснее всего спинка, ее обдирают, чтобы мясо было сочнее, нашпиговывают салом. К этому положено иметь сметанный соус. Так едят зайчатину не евреи.

— И еще картофельное пюре, — добавил Мейергоф.

— Чушь какая, картофельное пюре! Пюре из каштанов и брусники.

— И все же картофельное пюре лучше. Каштаны! Это для итальянцев.

Лебенталь раздраженно уставился на Мейергофа.

— Послушай… Агасфер перебил его.

— Ну что вам дался заяц? Лично я всем зайцам предпочел бы гуся. Хорошего фаршированного гуся…

— С яблоками…

— Заткните свои глотки! — выкрикнул кто-то сзади. — Вы что, совсем что ли осатанели? От всех этих разговоров действительно можно рехнуться!

Сидя на корточках и наклонившись вперед, они разглядывали зайца сидящими в черепах глазами почти что мертвецов. Менее чем в сотне метров от них прыгал живой фантастический обед, содержавший несколько фунтов мяса, пушистый комочек, в котором некоторые видели спасение собственной жизни. Мейергоф ощущал это всеми своими кишками и костями; для него это животное становилось гарантией от рецидива.

— Хорошо, ладно, пусть будет пюре с каштанами, — кряхтел он. Во рту у него вдруг стало сухо и пыльно, как на угольном складе.

Заяц распрямился и принюхался. В этот момент его, видимо, увидел один из дремавших охранников СС.

— Эдгар! Дружище! Смотри, вон там длинноухий! — закричал он. — Стреляй!

Прогремело несколько выстрелов. Земля вздыбилась. Длинными прыжками заяц ускакал прочь.

— Вот видишь, — сказал Пятьсот девятый. — Это тебе не заключенных расстреливать в упор.

Лебенталь вздохнул и посмотрел зайцу вслед.

— Вы уверены, что сегодня вечером нам дадут хлеба? — спросил Мейергоф некоторое время спустя.

— Он умер?

— Да. Наконец-то. Он хотел, чтобы мы забрали новичка из его постели. У того был жар. Он боялся от него заразиться. На самом деле вышло наоборот. Под конец он снова скулил и ругался. Душеспасительные разговоры уже не действовали.

Пятьсот девятый кивнул.

— Теперь еще и умереть проблема. Раньше это было легко. Теперь труднее. Вот-вот будет развязка.

Бергер подсел к Пятьсот девятому. Это было после ужина. В Малом лагере выдали только пустой суп. Каждому по миске. Без хлеба.

— Что Хандке хотел от тебя? — спросил он. Пятьсот девятый раскрыл ладонь.

— Дал мне вот это. Чистый лист бумаги и ручку. Хочет, чтобы я переписал на него мои деньги в Швейцарии. Не половину. А целиком. Все пять тысяч франков.

— Ну и?

— За это он мне немного даст пожить. Он даже намекнул, я могу рассчитывать на что-то вроде протекции.

— Пока он не получит твою подпись.

— В общем, дает мне срок до завтрашнего вечера. Это уже нечто. Иногда сроки у нас бывали и покороче.

— Этого мало, Пятьсот девятый. Надо придумать что-нибудь другое.

Пятьсот девятый пожал плечами.

— Может, это еще сработает. Вероятно, он считает, что я ему нужен, чтобы заполучить деньги.

— А может, он думает совсем наоборот. Отделаться от тебя, чтобы не позволить тебе отменить финансовое распоряжение.

— Я не могу отменить, если бумага у него уже в руках.

— Он этого не знает. А ты, наверно, смог бы отменить. Ты же сделал это под нажимом.

Пятьсот девятый немного помолчал.

— Эфраим, — проговорил он тихо. — Мне этого не надо. У меня нет никаких денег в Швейцарии.

— Как это?

— У меня нет ни одного франка в Швейцарии. Бергер пристально посмотрел на Пятьсот девятого.

— Значит, ты все это придумал?

— Да.

Бергер протер воспаленные глаза. У него передернулись плечи.

— Что с тобой? — спросил Пятьсот девятый. — Ты плачешь?

— Нет. Я смеюсь. Полнейший идиотизм, но это действительно так.

— Пожалуйста, смейся. Нам здесь приходилось чертовски мало смеяться.

— Я смеюсь, потому что представил себе лицо Хандке, если бы он появился в Цюрихе. И как тебе пришла эта идея?

— Даже не знаю. Когда речь заходит о жизни и смерти, в голову лезет всякая всячина. Главное, что он это проглотил. До окончания войны он не сможет это даже проверить. Он вынужден все просто принимать на веру.

— Это верно. — Лицо Бергера снова посерьезнело. — Поэтому я ему не верю. На него вдруг может найти сумасшествие, и тогда он натворит Бог знает что. Нам надо быть ко всему готовыми. Лучше всего было бы тебе умереть.

— Умереть? А как? У нас нет лазарета. Как это можно реализовать? Здесь ведь у нас последний этап.

— Через самый последний. Через крематорий. Пятьсот девятый посмотрел на Бергера. Он увидел озабоченное увлажненное лицо, узкий череп. И ощутил прилив тепла.

— Ты думаешь, это возможно?