Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Он проковылял к следующей двери и попытался растащить в стороны лежавшие у порога тела.

— Выходите! Выходите! Они ушли!

Люди ринулись наружу, спотыкаясь о трупы у порога. 509-й на ощупь, по стенке, двинулся дальше. Дверь секции «А» уже горела. Он не мог подойти к ней. Он стоял и кричал сквозь шум и стрельбу; кусок горящего дерева с крыши упал ему на плечо, он повалился наземь, с трудом поднялся, качаясь из стороны в сторону, потом почувствовал сильный удар и пришел в себя уже на земле. Он попробовал встать, но не смог. Откуда-то издалека, как сквозь толщи воды, до него донеслись чьи-то крики, а люди, которых теперь вдруг стало так много, — не эсэсовцы, а заключенные, несущие мертвых и раненых, — казались совсем крохотными. Они спотыкались об него. Он отполз в сторону. Он ничего больше не мог сделать. Он вдруг почувствовал смертельную усталость. Ему не хотелось мешаться под ногами. Во второго он так и не попал. Может быть, и Вебера он только ранил. Все оказалось зря. Он проворонил свой шанс.

509-й пополз дальше. Вскоре он поравнялся с кучей трупов. Вот самое подходящее место для него! Его жизнь не стоила и гроша ломаного. Бухер мертв. Агасфер тоже. Надо было доверить это Бухеру. Отдать ему пистолет. Было бы больше толку. Сам он оказался ни на что не годным скелетом.

Он устало прислонился к трупам. Что-то причиняло ему боль. Он пощупал рукой грудь и поднес ладонь к глазам. Она была в крови. Это не произвело на него никакого впечатления. Он больше не был самим собой. Он просто пока еще чувствовал жару и слышал крики. Потом все это вдруг поплыло прочь, быстро отдаляясь от него.

Он пришел в себя. Барак все еще горел. Пахло сгоревшим деревом, паленым мясом и разложением. Жар от пылающего барака разогрел трупы, которые лежали здесь уже несколько дней, и они потекли и завоняли.

Жуткие крики смолкли. Нескончаемая процессия заключенных уносила своих спасенных товарищей, обгоревших и раненых. 509-й вдруг услышал голос Бухера. Значит, он не погиб. Значит, не все было напрасно. Он огляделся вокруг. Прямо перед ним что-то шевельнулось. Он не сразу сообразил, что это было. Это был Вебер.

Он лежал на животе. Ему удалось отползти за кучу трупов, прежде чем появился Вернер со своими людьми. Они не заметили его. Он лежал, подтянув ногу и разбросав в стороны руки. Изо рта у него шла кровь. Он был еще жив.

509-й попытался поднять руку. Он хотел кого-нибудь позвать, но у него не хватило на это сил. В горле у него пересохло. Вместо крика изо рта вырвался лишь храп. Да и треск пылающего барака поглощал все звуки.

Вебер заметил его движение. Он проводил глазами руку 509-го. Потом встретился с ним взглядом. Они смотрели друг на друга в упор.

509-й не знал, вспомнил ли Вебер его лицо. Он напрасно силился понять, что говорили эти глаза напротив. Он просто почувствовал вдруг, что обязательно должен увидеть, как померкнут эти глаза. Он должен пережить Вебера. Это каким-то странным образом стало вдруг бесконечно важным — словно от того, протеплится ли жизнь в его глазах дольше, чем в глазах напротив, зависела истинность всего того, во что он на своем веку верил, за что боролся и страдал. Это был своеобразный поединок, «Божий суд». Если он сейчас выдержит, победит — значит, победит и то, ради чего он рисковал, считая это важнее жизни. Это было последнее усилие. Все зависело от него самого, и он должен был победить.

Он дышал осторожно, неглубоко, лишь до границы боли. Глядя на кровь, сочившуюся изо рта Вебера, он поднес руку к своим губам, чтобы узнать, не идет ли и у него кровь изо рта. На пальцах тускло блеснула какая-то влага, но он тут же сообразил, что это его прокушенная губа.

Вебер проводил глазами его руку. Потом взгляды их снова скрестились.

509-й попробовал думать; он хотел еще раз понять смысл и цель их поединка. Это должно было придать ему силы. Усталый мозг его еще понимал, что речь идет о чем-то самом простом в человеке, о чем-то, без чего мир был бы обречен на гибель. И благодаря чему могло быть уничтожено другое — абсолютное зло, антихрист, смертный грех. Преступление против духа. «Слова… — думал он. — Они почти ничего не выражают. Да и к чему они сейчас? Нужно просто выдержать. Нельзя умереть раньше, чем умрет оно . Вот и все».

Странно, что их никто не замечал. То, что никто не обратил внимания на него, ему было понятно. Вокруг валялось так много трупов. Но Вебер! Он лежал в тени, которую отбрасывала куча трупов, — вот, должно быть, почему ему удалось остаться незамеченным. Мундир был черным, а на сапоги не попадало света. И людей поблизости было не так уж много. Они стояли дальше. Стояли, молча уставившись на бараки. Стены в некоторых местах были выщерблены пулями. Вместе с этими стенами, свидетелями стольких смертей и страданий, горели имена и надписи.