Искра жизни. Последняя остановка.

— Осторожно! — крикнул мастер. — Как бы тут не обрушилось. — Руки продолжали работать. Потом вдруг голову отбросило назад и на ее месте с криком появилась другая. Но и эта исчезла. Видно, охваченные паникой люди судорожно боролись за место под светом.

— Оттесните их назад! Они покалечатся! Сначала надо расширить отверстие. Оттесните их!

Засыпанных отжимали от себя, упираясь ладонями прямо в их лица. Те старались укусить спасателей в руки. Спасатели кирками сбивали с жертв обвала налипший цемент. Они работали так, словно речь шла об их собственной жизни. Затем отверстие расширили так, что через него смог пролезть первый из пострадавших.

Это был физически крепкий мужчина. Левинский сразу его узнал. Им оказался тот самый усач, стоявший в бакалейной лавке. Он продвинулся дальше других. Он кряхтел, но греб и греб, чтобы выбраться из плена. Только вот ему никак не удавалось протиснуть свой живот. Между тем крики внутри усилились. Своим телом усач загородил отверстие и в бункере стало темновато. Тогда, чтобы извлечь его из плена, его потянули за ноги.

— На помощь! — стонал он своим высоким свистящим голосом — На помощь! Помогите мне выбраться! Выбраться отсюда! Я хочу вам… я дам вам…

Маленькие черные глаза налились на его круглом лице. Усики-щеточки под фюрера подергивались. — Помогите! Господа! Пожалуйста, господа! — Он был похож на застрявшего тюленя.

Заключенные подхватили его под руки и наконец-то освободили. Он упал, потом вскочил и, не сказав ни слова, убежал. Спасатели прижали доску ко входу и расширили его. Потом они отошли назад.

Карабкаясь, люди выбирались наружу. Женщины, дети, мужчины — одни торопливо, бледные, в поту, как из могилы; другие — истерично рыдая, крича, изрыгая проклятия; третьи, которые не поддались панике, — медленно и молчаливо.

Они бежали мимо заключенных, на волю.

— Господа, — проговорил шепотом Гольдштейн. — Вы это слышали? Пожалуйста, господа! Этот человек считал, что нас…

Левинский кивнул.

— Я вам дам… — повторил он сказанное тюленем. — Да, вообще ничего, — добавил он. — Убегал отсюда, как обезьяна, в лес. — Он бросил взгляд на Гольдштейна — Что с тобой?

Гольдштейн прислонился к нему.

— Смешно все это! — У него перехватило дыхание. — Вместо того, чтобы они нас освободили… — проговорил он тяжело дыша, — мы освобождаем их…

Он хихикнул и беззвучно повалился на бок. Они подхватили его и опустили-на кучу земли. Потом стали ждать, пока бункер опустеет.

И вот эти многолетние узники стояли и смотрели, как торопливо проходили мимо те, кто стал узниками всего на несколько часов. Левинский вспомнил, что так уже однажды было, когда заключенным на дороге встретилась колонна беженцев из города. Он видел, как из входа выползла горничная в голубом платье с белыми крапинками. Она отряхивала свою юбку и улыбалась ему. Следом за нею ковылял солдат без ноги. Выпрямившись, он сунул костыли под мышку и поприветствовал заключенных, после чего, прихрамывая, продолжал свой путь. Одним из последних вылез совсем дряхлый старик. Его лицо было все в морщинах, как у легавой. Он окинул взглядом заключенных. — Спасибо, — проговорил он — Там еще есть засыпанные. — Медленно, неуверенно, но с достоинством он поднялся по перекошенным ступеням. У него за спиной в бункер спускались заключенные.

Они возвращались. Они были на грани изнеможения. Им пришлось еще тащить на себе умерших и раненых товарищей. Тот, которого засыпало при налете, умер. На небе горела роскошная вечерняя заря. Весь воздух был пропитан ею, причем она отличалась такой редкой красотой, что, казалось, будто время остановилось и хотя бы на один час нет места ни для развалин, ни для смерти.

— Какие мы потрясающие герои, — сказал Гольдштейн, отдышавшись от приступа. — Гнем тут спину вот за этих…

Вернер бросил на него взгляд.

— Не стоит тебе больше ходить на расчистку развалин. Это — безумие. Ты себя угробишь, даже если будешь так манкировать.

— Что же мне тогда делать? Ждать, пока эсэсовцы схватят меня наверху?

— Надо придумать для тебя что-нибудь другое.

Гольдштейн улыбнулся вымученной улыбкой.

— Наверно, я уже дозреваю до того, чтобы оказаться в Малом лагере, а?

Это замечание нисколько не удивило Вернера.

— Почему бы нет? Это безопасно, и мы могли бы использовать в этих целях кого-нибудь из нас.

Подошел дежурный, пинавший № 7105. Какое-то мгновение он шел рядом, потом что-то сунул ему в руку и снова отошел в сторону. № 7105 провожал его взглядом.

— Сигарета, — проговорил он удивленно.

— Они начинают поддаваться. Развалины действуют им на нервы, — заметил Левинский. — Размышляют о будущем.

Вернер кивнул.

— Появляется страх. Обрати внимание на дежурного. Может, удастся его использовать.

Они продолжали свою неторопливую прогулку в мягком вечернем свете.

— Город, — произнес Мюнцер, немного задумавшись. — Дома. Свободные люди. На расстоянии двух метров. Уже вроде бы не чувствуешь себя таким абсолютно изолированным.

№ 7105 поднял голову.

— Интересно, что они о нас думают?

— Ну что они могут думать? Одному Богу известно, сколько они о нас вообще знают. Да и сами они не выглядят счастливыми.