Искра жизни

В три часа по громкоговорителю были переданы имена двадцати узников с требованием за десять минут собраться у ворот. Это могло означать все что угодно — допрос, почта или смерть. Подпольное лагерное руководство позаботилось о том, чтобы убрать всю двадцатку из их бараков; семеро были спрятаны в Малом лагере. Приказ был зачитан еще раз. Все названные узники были политическими. На приказ никто не откликнулся. Впервые лагерь демонстративно проявлял неповиновение. Вскоре после этого всем заключенным было приказано собраться на плацу для переклички. Подпольное лагерное руководство сообщило: «Оставаться в лагере».

На плацу для переклички узников было легче перестрелять. Вебер собирался пустить в ход пулеметы, но пока не мог решиться действовать так открыто против Нойбауэра. Через канцелярию лагерному руководству стало известно, что приказ исходит не от Нойбауэра, а исключительно от Вебера. Тот велел объявить по громкоговорителю, что лагерь не получит пищи, пока все не построятся и не будут выданы двадцать политических заключенных.

В четыре часа поступил приказ от Нойбауэра. Лагерным старостам было велено немедленно явиться к нему. Приказ был выполнен. Лагерь в тягостном напряжении ждал, вернутся ли они.

Они вернулись через полчаса. Нойбауэр показал им приказ об отправке транспорта. Уже второго. В течение часа надлежало отправить из лагеря две тысячи человек. Нойбауэр согласился отложить отправку до следующего утра.

Подпольное лагерное руководство немедленно собралось в госпитале. Прежде всего они добились того, что изменивший эсэсовцам врач Гофман обещал употребить свое влияние на Нойбауэра, чтобы отсрочить на один лень вывоз двадцати политических заключенных и отменить перекличку на плацу. Тем самым утратило бы силу указание о невыдаче пищи. Врач сразу же ушел.

Лагерное руководство приняло решение ни в коем случае не организовывать людей для отправки с транспортом на следующее утро. Заключенные прибегнут к саботажу, попробуют спрятаться в бараках и на прилегающих улицах. Им собиралась помогать лагерная охрана, состоявшая из заключенных. Предполагалось, что эсэсовцы, за некоторым исключением, не станут при этом проявлять особую ретивость. Последним поступило решение двухсот чешских узников: если транспорт все же будет сформирован, они готовы отправиться первыми, чтобы спасти двести других, которые такое испытание уже не выдержат.

Вернер присел на корточки около тифозного отделения.

— Каждый час работает на нас, — пробормотал он. — Гофман еще у Нойбауэра?

— Да.

— Если он ничего не добьется, нам придется рассчитывать только на себя.

— С применением силы? — спросил Левинский.

— Не совсем так. Только наполовину. И только завтра. Завтра мы станем вдвое сильнее, чем сегодня. — Вернер снова взялся за свои таблицы. — Итак. Еще раз. У нас есть хлеб на четыре дня, если ежедневно будет выдаваться рацион. Мука, крупы, лапша — это…

— Хорошо, господин доктор. Беру это на себя. До завтра. — Нойбауэр посмотрел вслед начальнику госпиталя и тихо присвистнул. «Значит, ты тоже, — подумалось ему. — Пусть будет так! Чем больше, тем лучше. Можем облегчить друг другу жизнь», и он осторожно отложил приказ о транспорте в свою особую папку. Потом на портативной машинке напечатал предписание об отсрочке транспорта и тоже вложил его в папку. Он открыл сейф, вложил в него папку и запер на ключ. Приказ оказался удачным. Он еще раз вынул папку и снова раскрыл машинку. Не торопясь, напечатал новый меморандум об отмене предписания Вебера о невыдаче пищи. Вместо этого издал собственный приказ о сытном лагерном ужине. Приказы эти хоть и второстепенные, но весьма существенные.

В казарме СС царило подавленное настроение. Обершарфюрер Каммлер с досадой думал о том, имеет ли он право на пенсию и будут ли ему выплачивать; он был неудачливым студентом, который так ничему и не научился, чтобы работать по профессии. Эсэсовец и бывший ученик мясника Флорштедт размышлял о том, что, наверно, умерли все люди, которые с 33 по 35 год прошли через его руки. Он желал, чтобы это так и было. О судьбе двадцати таких ему было известно. Он сам прикончил их бичами, ножками стола и кожаными кнутами. Однако об участи примерно десяти других он толком ничего не знал.