Искры гаснущих жил

— За этой? — снова штаны с пузырями на коленях, и на заднице продрались. Мамаша там розовую латку поставила, сердечком.

— За любой, — Войтех непреклонен. Он заставляет вытереть ботинки, чего Таннис не понимает: все одно ж изгваздаются, вон на улице уже неделю дожди, значит, грязища кругом будет. Спорить она не смеет. Войтех сам заправляет в штаны мешковатую рубашку, и застегивает ее на все пуговки. Волосы расчесывает мамашиным гребнем… — Так-то лучше. Ты же красивая девочка, нечего притворяться оборванкой.

И Таннис розовеет.

Ей нравится, когда ее хвалят, а от мамаши не дождешься…

На улице и вправду дождь, но Войтех раскрывает над головой черный зонт.

— Откуда?

— Откуда взял, там уже нет, — отшучивается он. — Прячься, малявка. И не надо ходить по лужам. Лужи обходят…

Так это ж дольше… но Таннис, вцепившись в руку Войтеха, послушно огибает лужу за лужей, до самого моста.

— А мы разве…

— Под землю, — Войтех складывает зонт и подает руку. — Осторожно, малявка, берег скользкий. Иди по тропе.

Тропа вилась, проглядывая из-под серых травяных косм. Крутая, неровная, она спускалась к воде, но Войтех остановил раньше. Под опорой моста, что подымалась из осклизлого, омытого дождями берега, он указал на неприметную дверцу.

— Нам сюда.

Дверь на ржавых петлях к великому удивлению Таннис открылась беззвучно. В лицо пахнуло сыростью и особым подземным холодом, от которого пальцы судорогой свело.

— Держись за меня. И не отставай.

Пристроив зонт в углублении, Войтех достал свечу, и робкий огонек заплясал на его ладони. Таннис же вцепилась в рукав. Было не страшно — жутко.

Захотелось наверх.

Домой.

И мамашины запреты не казались больше глупостью. Таннис мысленно пообещала, что если вернется живой, то… постарается быть послушной девочкой. Хотя, конечно, подозревала, что сдержать обещание у нее не выйдет.

А Войтех вел все ниже и ниже.

Он с легкостью скользил по лабиринту подземных ходов, если и останавливался, то ненадолго, лишь затем, чтобы Таннис перевела дух.

— Уже скоро, — пообещал он на очередном повороте и, присев, заглянул в глаза. Освещенное желтым неровным светом, его лицо выглядело чужим, каким-то… старым? — Таннис, послушай меня, пожалуйста. Ты никогда и никому не должна рассказывать о том, что увидишь.

Таннис и не собиралась. Она знает, что длинный язык до могилы доведет.

— Я взял тебя и тем самым за тебя поручился. Если же вдруг ты проболтаешься, неважно, кому, но Король узнает, тогда плохо будет и тебе, и мне.

Шесть лет прошло, и Таннис нарушила слово.

Она замолчала и молчала, кажется, целую вечность. А Кейрен не торопил, он снова обнял ее, прижал голову к плечу, от которого воняло грибом. И Кейрен то и дело дергал шеей, руку тянул, но останавливался, не расчесывал. И Таннис не позволял.

— Давай есть, — пробормотала она, понимая, что еще немного и разревется.

— Давай, — он сунул в руку кусок хлеба.

А сало нарезал тоненько…

— Знаешь, к этой еде, оказывается, и привыкнуть можно. Этот король так страшен?

— Не он. Хотя… и он тоже, — Таннис заставляла себя разжевывать каждый кусочек. Кристаллы соли таяли на языке, и волглый хлеб казался упоительно вкусным.

Надолго еды не хватит.

А воды и того меньше осталось, но Таннис понимала, что из убежища скорее погонит холод, чем жажда. И стараясь отрешиться от него, она заговорила:

— Я ждала… не знаю, чего я ждала, хотя Войтех и говорил, что король подземелий обыкновенный человек, но…

…пересохшее русло реки и осклизлые, поросшие плесенью колья. Словно сами подземелья оскалились кривым щербатым ртом, примериваясь к Таннис. Она вцепилась в руку Войтеха, понимая, что если поскользнется на подвесном мосту, то не удержится.

Каждый шаг — как последний.

И досточки скрипят, а сам мост раскачивается.

— Не смотри вниз, — в который уже раз требует Войтех, а Таннис не в силах отвести взгляд от пропасти. Ров видится ей бездонным… а на том берегу их ждут подземники, не люди, но твари. Белесая стая, замершая в ожидании.

— Не бойся их.

Таннис пыталась. Она уговаривала, что с Войтехом ничего не страшно, но пустые выпуклые глаза, в которых отражался зыбкий огонек свечи, ловили каждое ее движение. Твари надеялись, что Таннис поскользнется и свалится, насадит себя на колья, и тогда вся стая рванет к добыче…

— Не бойся.

На берег Войтех шагнул первым и, выставив руку со свечой, очертил полукруг. Подземники отпрянули с шипением. Завозились, заскрипели, потянули тонкие пальцы, цепляясь друг за друга, сплетаясь в нечто единое, жуткое…

— Я пришел к Мяснику.

Расступились.

И Войтех решительно шагнул в живой коридор, слишком узкий, чтобы Таннис чувствовала себя спокойно. Она держалась так близко к нему, как только могла.

— У них свой город, — Таннис сама откопала в сумке шоколадку, изрядно мятую, поломанную, но все равно вкусную. — Точнее не город, а… там пещера, и в ней подземники норы делают… они дерутся и за норы, и за женщин, и просто дерутся… слабых съедают. И крыс… сырыми… они едят все и…

— Не надо думать о них.

Если бы у Таннис так легко получилось бы не думать.