Искры гнева (сборник)

Меня заперли в большой риге, где я от зари до зари стал перебирать шерсть, очищать её от репьяхов и всякого мусора. Я совсем зачах там, и мне вскоре разрешили выходить во двор: я копал огород, рубил дрова. А поздней осенью, когда были уверены, что полуголый, босой невольник никуда не убежит, меня взяли в монастырь прислуживать старому монаху.

В один зимний день произошло диво. Я растопил печь, подмёл, как полагается, келью и сел к столу, на котором лежала раскрытая книга. Подражая своему монаху Иерониму, я начал по памяти произносить текст книги.

— Ты грамотный? — услышал я вдруг удивлённый возглас.

Поднявшись со скамьи, я увидел Иеронима с выпученными глазами.

— Нет, — сказал я.

— Как же ты читаешь?..

— Так, как слышал.

— А ну-ка повтори.

Я снова, не глядя в книгу, начал произносить текст.

— Чудо! — сказал, крестясь, Иероним.

— Я могу прочесть и то, что вы читали вчера.

— То, что вчера?

— Да.

И я начал читать.

Монах остолбенел. Он смотрел на меня со страхом и всё крестился. Потом повернулся и выскочил из кельи.

Вскоре ко мне набилось полно монахов. Я читал им молитвы, которые слышал в монастырской церкви вчера, позавчера и даже на прошлой неделе.

— Феномен! Феномен! — закричали они непонятное мне слово.

В тот же день меня отвели к игумену. Владыке я не только читал молитвы, но и рассказывал сказки, которых знал очень много.

С тех пор меня начали учить читать и писать по-настоящему.

За год-полтора я научился читать, рисовать узорные буквы, переписывать из книг тексты, знал хорошо счёт и понимал немного по-латыни.

Меня возили в Москву. Там, в монастыре, я переписывал всякие сказания, притчи, жития святых, истории, необходимые монастырю, и продолжал учиться сам.

На третий год моего пребывания в Святых горах на Донце я и ещё два монаха выехали в далёкое путешествие в Киев. В тамошнем монастыре, в Лавре, мы должны были переписывать книги.

Ехали почти пустынной землёй Слобожанской Украины. Так как сюда часто набегали крымские ордынцы, люди селились только около городов, где было укрытие — крепость. Не густо было людей и в полтавском крае. Сюда тоже доставала татарская рука. Да ещё забегали сюда и отряды спесивых польских магнатов. Не брезговал поживиться чужим добром и свой, доморощенный старшина, полковник или какой-нибудь есаул.

До Киева мы не доехали.

Около какого-то села нас перехватили несколько вооружённых верховых. Одеты в свитки, кунтуши. Кто такие — по одежде не поймёшь.

Возок с лошадьми и всё, что было на нём, забрали. Монахов куда-то погнали. А меня замкнули в какой-то деревянный амбар.

В ту же ночь меня перевезли через Днепр и присоединили к группе молодых, как на подбор, здоровых ребят.

Нас посадили на лошадей, привязали к сёдлам и повезли неизвестно куда.

Ехали днём и ночью. Через несколько суток очутились в предгорьях Карпат. Нас опустили в глубокое подземелье. Как со временем я узнал, это были величкинские соляные копи.

Работа моя была простая: выносить короба с солью в верхнюю галерею. Тяжёлый (на четыре пуда) короб я поднимал на плечи и по крутым ступеням нёс его наверх. И так ежедневно: без отдыха, под наблюдением надзирателей.

Проходили дни. Я перестал их уже считать. Находясь всё время под землёй, даже не знал, когда свет сменял тьму, а тьма сменяла свет.

Один раз, спускаясь вниз, я взял и свернул в боковой проход-галерею. Долго блуждал. Наконец вдалеке будто начало развидняться. Прошёл ещё немного — и перед глазами открылась большая блестяще-зеленоватая светлица. По-над стенами стояли вырубленные из соли, как из мрамора, диковинные великаны и подпирали плечами потолок. Ступени повели меня дальше вниз, в глубину, к ещё большей, наполненной розовым светом светлице. Отсюда тянулся куда-то ровный проход. Я пошёл по нему. Вскоре он расширился и превратился в настоящую улицу. Справа и слева громоздились то в розовом, то в зеленоватом сиянии дворцы, башни, костёлы. И всё это было из соли. Вокруг бродили люди. Очень бледные, в лохмотьях. Слышалась польская, русская, украинская и татарская речь.

Здесь, на площади сказочного города, мне преградили дорогу надсмотрщики. Они схватили меня за руки, затолкали в низкий боковой проход, и я покатился по нему вниз, словно по скользкому льду. Внизу меня подхватили трое надзирателей. Двое держали за руки, а третий начал заковывать в кандалы. Затем меня отвели в какой-то загон, где было много полуголых, а то и совсем голых, так же, как и я, закованных в кандалы людей.

По утрам мы выползали из своего загона, хлебали редкий холодный кулеш, набирая его в пригоршни из большого котла, и один за другим ползли в пробитые в толще соли норы. В этих норах железными молотками мы кололи каменную соль. Нас мучил удушливый запах и духота. Глаза да и всё тело разъедала соляная пыль.

Много дней, недель, а может быть, и месяцев я не слышал человеческого голоса. Но однажды, когда мы, изнурённые работой, лежали в своём подземном загоне, я услышал его. Лежавший рядом со мной человек заговорил вдруг сам с собой: