Искры гнева (сборник)

Головатый посмотрел на убого одетую детвору, и его опять поразила бедность Тымыша. "Неужели причиной всему — большая семья… — подумал Гордей, — никак не сведёт концы с концами. К тому же время ещё уходит и на нелёгкие хлопоты по сбору боевых однодумцев… Ведь наверняка это он поднял людей в Ясеневе на разгром карателей, о которых говорил Клим…"

Гордей раскрыл свои широкие саквы и принялся угощать детвору медовыми пряниками, бубликами. Он гладил малышей по головкам и сожалел, что у него нет с собой каких-нибудь детских игрушек-забавок.

Полдничали всем семейством. Обрадованный приездом Гордея, Тымыш был в хорошем настроении, он без конца шутил, смеялся, расхваливал еду.

— Устя моя — копуша. Хотя и не такой уж большой мастер у печи, но сегодня сготовила, ей-богу, всё на диво!..

Хозяйка же смущённо сокрушалась: одно пересоленное, другое недосолённое, третье переваренное. Но пусть уж гость извинит её, ведь она торопилась…

Гордей откровенно хвалил все блюда. Они были действительно вкусными, особенно борщ и молочная каша.

Вдруг от ворот донеслись резкие, гулкие удары. Били чем-то деревянным, тяжёлым.

Тымыш встал из-за стола и как был — без шапки, босой — побежал к воротам, открыл их. Во двор въехал на сером коне, украшенном дорогой, с серебряными и медными бляхами уздечкою, неказистый на вид, но напыженный, важный молодой человек.

Погарцевав по двору, он подъехал к Тымышу и остановился.

— Собирайся в овчарню. Повезёшь шерсть к Святогорской переправе, — не здороваясь, даже не глядя на Тымыша, проговорил, картавя, всадник. — А жена твоя завтра утром пусть выходит к амбару веять зерно. — Он дёрнул поводья, повернул коня, чтобы выехать со двора.

Но Тымыш загородил ему дорогу:

— Я прошу дать мне два дня. На моём току разбросано невымолоченное зерно. Нужно домолотить…

— Шерсть уже упакована на возах. Выезжать сегодня! — словно отрезал тот. Затем посмотрел на палисадник, где сидела притихшая семья, задержал взгляд на Гордее и, нарочито вытянувшись в струнку, заломив вверх поля шляпы, важно выехал со двора.

— Ваш господин-владелец? — спросил Головатый Устю очень сдержанно, словно о чём-то обычном, хотя весь наливался негодованием и гневом.

— Управитель имения, — ответила женщина, бледнея, и посеревшее её лицо оросили слёзы. Она не стыдилась их и не вытирала.

— И давно в ярме?

— С весны пошёл третий год, — ответил вместо Усти Тымыш. — Всё Ясенево, окрестные хутора, буераки, сенокосные угодья милостиво дарованы Петербургом ротмистру Синьку.

— Синьку, говоришь? — спросил, вскакивая, поражённый Гордей. — Знаем такого… Да… Знакомый! В Изюмском реестровом полку был есаул Синько, а как перешёл к драгунам карателя князя Долгорукова — стал ротмистром. Знаем — лисица. Хорь! Долго гонялся за нашими отрядами, да и сам попался как-то в нашу западню. Хотели сунуть его в петлю. А он взмолился: "Каюсь… Виноват… Ошибался… Брошу оружие. Пойду в Святые горы на богомолье. Пусть бог простит грехи…" Отпустили мы его тогда. А жаль… Так это он…

Тымыш стоял хмурый и только утвердительно кивал головой…

— А вы что ж как сонные телята? Загон вам понравился и даже не мекаете? — с издёвкой проговорил Головатый.

— А чего ж мекать? Скотный двор новый, крепкий, — тоже язвительно ответил Тымыш и тяжело вздохнул. — Писали бумаги, ездили нарочные в Изюм, в Белгород, были у воеводы, а нам одно и то же — "дарованы самим его величеством земля и всё, что на ней…".

— Податься бы в какое-нибудь вольное место, — вмешалась в разговор Устя. — Да только с такой кагалой куда пойдёшь…

К воротам подошло несколько человек в лаптях, с котомками за плечами — воловики, которые должны были отправляться с мажарами, нагруженными шерстью.

Устя пошла в хату готовить Тымышу харчи в дорогу.

— Тяжело, он как тяжело, Головко! — с болью произнёс Тесля. — Скрутили и давят, давят… По и мы иногда, бывает, кусаемся. — С этими словами Тымыш выпрямился, оживился. — Недели две тому назад засветили господину Синьку хороших две свечки — спалили дотла его скирды сена…

— Кто это "мы"? — оживился и Головатый.

— Тебе, Головко, признаюсь. Только тебе. — Тымыш перестал возиться со своими постолами, поднялся с лавки, приблизился к Гордею и почти шёпотом произнёс: — Работные люди из Бахмута: Григор Шагрий, Яков Купевич, или просто Яким, я и ещё наш ясеневский хлопец Семён.

— А где сейчас Семён? Здесь? — спросил Гордей.

— В Бахмуте. Пасёт в долине конские табуны. Семён у нас заводила. Но если говорить правду, — вздохнул снова Тымыш, — то кусаем мы очень легонько, как беззубые, только пугаем. А хотелось бы… Эх, как, бывало, мы с тобой!.. Только признаюсь, боюсь осиротить детей…

Гордей обнял Тымыша и расцеловал его. Головатый хотел побольше расспросить побратима о Семёне. Но рядом стояли воловики, и он не решился. "Ладно. Достаточно и того, что знаю, где его искать…" Гордей сердечно распрощался со всеми и покинул двор.