Искры из-под лыж

– Ну-ка дай-ка я еще раз… – и снова бросается к бочке – так странно, с той же ошалелой скоростью, что и раньше; наполняет ведро бежит обратно к клетке и опять окатывает со всего маха.

Последняя порция воды – самая большая. А в клетке ведь нет уже и намека на огонь.

Кукла, захлестнутая резким накатом, впервые отрывается от пола; секунду-другую покачивается, как на гребне морской волны. Затем снова приземляется на пол.

Всколыхнутые ошметки золы, похожие на размякшие трупы земляных жуков, успевают подплыть под куклу – он не видит этого, но догадывается. И сразу чувствует щепки у себя на спине – как легкие, щекотливые покусывания.

Струи воды ошарашено бьют вниз, с края клетки.

Дед еще раз отирается рукой и сморкается.

– Что ты тут делал? – дед смотрит на него сумасшедшими глазами. – Как там огонь появился?..

На одной из дальних клеток он замечает бечевку, навитую на продавленные прутья, – так грубо, сильно, словно кто-то накручивал ее в ожесточении и без системы, как попадет. Бечевка коричневого цвета, но неестественно темного и влажного. Похоже на растянутую, исковерканную человеческую мышцу.

Даже после того, как вся вода уже вытекла из клетки, ему все еще кажется, что она колеблется внутри – туда-сюда, как в ударенном тазу. Вместе с безобразными черными ошметками золы и недогоревшими остатками газет, размякшими и орыхлившимися от влаги. С коричневой окаймой.

Он представляет, как зола и газеты, медленно делятся на части в воде; и на части частей. Размножаются.

– Что ты тут делал?.. Я спра-ши-ва-ю.

Он вдруг с ужасом понял, что все эти дни каждый глаз куклы отражал только по одной руке с зажатой горящей газетой. Против всех законов. В конце каждого состязания, когда он ронял догоревшую газету, у куклы гас один глаз против; второй погасал, когда догорала другая, в руке-победительнице.

III

Дед, всегда флегматично спокойный, становился просто вне себя, когда где-нибудь возникал хотя бы малейший намек на неосторожное отношение с огнем. Как-то год назад мать развела костер возле участка, – чтобы спалить мусор, траву и обрезанные облепиховые ветки; целая гора, накопившаяся за полсезона, – мать разводила костры только по необходимости, редко, и он всегда с нетерпением поджидал это событие.

Причина того, что дед в тот вечер взвинтился, была в поднявшемся ветре. Опасности пожара, однако, не то, что не было ни малейшей, – мать вообще не сумела в тот вечер толком разжечь огонь. Разрезанные пополам молочные пакеты, только что освобожденные от рассады; контейнеры для яиц и мокрые сетки из-под картофеля; свежая сорная трава, сваленная в кучу поверх мусора и перемешанная с сырой землей; облепиховые ветки были обрезаны только вчера… потребовалось бы пара часов, чтобы это сначала прокоптело на дыму и подсохло и хоть как-то занялось. И сильный ветер в тот вечер только препятствовал огню.

Дед вышел из дома с гримасой боли и отчаяния на лице. Остановился вдалеке, не подходя к костру, и раздраженно позвал мать, которая во всю орудовала вилами, безуспешно стараясь поддержать постоянно гаснущий огонь.

На первый оклик деда она не отреагировала.

– Ты слышишь меня? – дед на каждом слове раскачивается из стороны в сторону.

Мать выпрямляется.

– Что такое?

– Немедленно прекращай это! Ты что, хочешь нас или кого-нибудь без жилья оставить? Огонь раз, раз перекинется – и все. Ага!!.. – дед разводит руки в стороны – красноречиво-нелепо.

Мать принимается успокаивать деда, поначалу мягко, затем все настойчивее; увещевает, чтобы он отправлялся обратно в дом, – никакой опасности нет.

Дед, в конце концов, подчиняется, однако совершенно не успокоившись, – разворачивается с так и не сходящей с лица гримасой.

Он примечает скворца на лоснящемся сливном желобе Ленкиного дома – птица порывисто взлетает вверх, к пасмурному небу, а затем как-то неестественно пикирует в гущу боярышника.

Слышатся хлопки листьев.

Ему показалось, что в момент взлета, лапки скворца, уже абсолютно выпрямленные, на секунду-полторы задержались на краю желоба, – будто прилепились к лоснящемуся блеску, – тогда как крылья уже взбудоражено, конвульсивно били по ветру.

Глава 3

I

Вода уже не барабанила с клетки. Только изредка с края срывались маленькие прозрачные капельки.

Кукла вся сырая, в сыром полумраке.

Он не смотрит на куклу и на полувымытые остатки золы.

Пустое ведро валялось возле дедовой ноги.

С огромным трудом он умолил деда ни слова не говорить матери.

– А если пожар? Если пожар? Ты об этом подумал? – все повторял дед.

Поначалу дед полуприседал – в ритм своих вопросов, – нелепо и истерично; потом стал успокаиваться.

– Бог с ними с клетками даже – на сарай раз, раз, перекинется. А потом и на соседний участок и на соседние дома. Чем ты думал, когда это делал?

Он прижался к деду.

– Так ты не скажешь?

Он только и повторял этот вопрос. Он ни слова не объяснил деду, с чем была связана затеянная им игра, да деда это и не интересовало.

– Ну хорошо, не скажу, – произнес, наконец, дед, – но имей в виду…