Искры под пеплом

Дети и ей повиновались молча, словно на самом деле были безмолвными.

— Дети, сегодня вы можете говорить вслух, — тихо сказала Элеонора Семеновна. И, повернувшись к партизанам, она пояснила, что со времени бегства из гетто все они говорили только шепотом и жестами, чтобы не услышал их случайный прохожий.

У этих ребят не было сейчас никаких детских желаний, кроме желания есть, и они не воспользовались разрешением своей воспитательницы говорить вслух, а молча и жадно смотрели на раскисающее и опускающееся на дно, словно куда-то исчезающее, хлебное крошево.

Наконец Эля сняла висевший на стропиле шалаша туесок меньше поварешки и подала одному из мальчишек.

— Адамчик, ты будешь следить за порядком, — повелительно сказала она. — Каждый раз взбалтывай. Набирай полную чашечку, все по одной выпьют. Потом по второму кругу.

— А вы? — встрепенулся Адамчик. — Сначала вы съешьте.

— Я потом, ребятки. Вы мне оставите, — засуетилась, видимо стесняясь, Эля. — Только не глотать целиком, хорошенько разжевывайте.

Адамчик, голодно, с раскрытым ртом глядя на первую чашечку загустевшей еды, отдал ее мальчику справа. Когда тот сразу все опрокинул себе в рот и начал жевать, Адамчик подал чашку второму. И так его очередь оказалась последней.

— Это пытка, а не кормежка! — нервно процедил Михаил. — Надо было нам свои ложки собрать, чтобы сразу все ели.

— Ни в коем случае! — возразила Эля. — Они сразу нахватаются, как волчата.

— И заворот кишок! — поддержала ее Мария Степановна. — Вы молодец, Эля. Откуда у вас такая смекалка? Ведь совсем молодая. Вам и двадцати еще нету?

— Восемнадцать исполнилось в день, когда началась война, будь он проклят, тот день! — ответила девушка. — Идемте вон туда на пенек. Тут теперь будет полный порядок. Адамчик у меня за помощника. — И когда отошли, добавила доверительно: — Боюсь одного: мне оставят не меньше половины ведра. Знали бы вы, что это за дети стали! Десятилетние старички, и только. Мудрые, рассудительные и бесконечно добрые.

Когда уселись на березе, Элеонора Семеновна рассказала все о себе и своих воспитанниках.

Детдом, в котором она только начала в этом году трудовую деятельность, эвакуировать не успели. И детей пришлось раздать людям. С началом войны простые люди охотно теснились, делились с беженцами и голодающими последним куском, поэтому сирот из детдома развели в полдня, — сами разобрали, как только узнали, что детям некуда деваться.

Элеонора Семеновна тоже ушла на хутор в небогатую семью, где нужны были рабочие руки. Дочь потомственного музыканта, выросшая в Бресте, она впряглась в тяжкий крестьянский труд, стараясь заглушить в себе и тоску по родным, о судьбе которых ничего не знала, и злобу на разнузданных захватчиков, и горечь обиды за свои растоптанные, развеянные девичьи грезы и надежды.

Но вдруг организовавшаяся в селе полиция начала сгонять евреев в гетто. Сначала собрали семьи, притаившиеся в отдельных домах и на хуторах. А потом начали охотиться по лесу. С собаками, как на лесную дичь, выезжали верховые полицейские в окрестные леса и ловили евреев, пытавшихся спасти хотя бы детей. Особенно свирепствовал комендант полиции Гарабец. Кто он такой, кем был раньше, Эля не знала. Слышала только, что Гарабец люто ненавидит евреев. Хозяйка ее рассказала, что этот ирод самолично хватал за ножки малюток Абрама Штокмана, сельского портного, и бросал в пустой колодец.

Воспитательница стала опасаться за судьбу размещенных по селу воспитанников. Среди них было много евреев. Что, если дознается Гарабец? И страхи ее оказались не напрасными. Однажды хозяйка сказала, что в селе нашли двух мальчишек из детдома, оба дети евреев. И теперь идет сплошная облава. А наутро полиция приволокла в гетто больше десятка мальчишек и девчонок.

Наивной была Элеонора Семеновна. Она смело пошла в комендатуру, несмотря на слезный протест хозяйки, пошла к самому Гарабцу, вполне уверенная, что к голосу воспитательницы не могут не прислушаться.

А комендант, выслушав ее смелую речь, первым делом подошел к ней и наклеил на грудь и на спину огромные лоскуты с шестиконечными желтыми звездами на черном фоне.

— А теперь послушайте, что я вам скажу, юдовская воспитательница! — И рявкнул: — В гетто! В гетто!

— Но я по матери полька! — заявила воспитательница.

— Покровители евреев страшнее самих евреев! — ответил комендант.

Вбежал полицай и уволок ее. По дороге полицай обещал ей свободу за красоту и ласку. Но она молча, с гордо поднятой головой ушла в гетто…