Искры

— К дьяволу службу! Дураки нехай идут, у каких вилки капусты на плечах, а не головы. — Он подошел к Дарье Ивановне, расставив босые ноги, негромко сказал: — А наш сын не пойдет на службу. Слышишь? Это я говорю. Ни перед чем не стану, а откуплю такого сына!

— Не пойдет? Взаправду? А как же ты это сделаешь, Мироныч?

— Как? — Нефед Мироныч так же, как Яшка за несколько минут перед этим, гордо выпрямился: — Старый Загорулька купит всех! За тысячу… за пять тысяч! Но зато новый Загорулька будет покупать их за гривенник, и за это не только за версту картузы с белыми кокардами будут ломать перед ним; они деньгу в его кошель начнут поставлять и на часах возле него стоять будут! Это я тебе говорю, старый Загорулька! — высокомерно произнес он, слегка ударив кулаком себя в грудь. — Зови сюда Яшку!

4

Алена помогала бабке делать основу для пряжи. Сидя за новой прялкой, она то и дело придерживала колесо, тревожно ловила малейший шорох во дворе, ожидая, что вот-вот чуланная дверь на крыльце гулко распахнется, и из нее с воплями выбежит мать. Но на крыльце никто не показывался, в окне дома попрежнему мирно светился огонек, и лишь блеяние какой-то овцы в отарнике да сонливый лай волкодава нарушали тишину ночи. И снова она томительно вздохнула: «Уйдет он — тогда конец! Господи, хоть бы все хорошо обошлось!» В ее сердце все еще теплилась искра надежды на то, что Яшка останется дома.

У каганца, возле стола, шатаясь, пряла маленькая, высушенная, как гриб, старая Загорульчиха. Почерневшая от времени ее девичья прялка, казалось, вот-вот рассыплется: она тоже шаталась, скрипела в каждом соединении, и от одного древнего вида ее становилось тоскливо на душе.

Алена наблюдала, как проворно бабка выдергивала из кудели тончайшие волоски шерсти, как, слегка прищурясь, во-время замечала узелок на нити и убирала его, крутила нить двумя желтыми, словно воск, тонкими пальцами, часто поплевывая на них, и дивилась: прожила бабка три четверти века, а работает с ловкостью девушки, да еще на такой прялке, где почти все части перевязаны суровьем и ржавой проволокой.

— Бабушка, да вы б ее хоть смазали, а то вам тяжело. Давайте, я смажу.

Бабка остановилась передохнуть, поднесла нить ближе к каганцу и сказала:

— Я надысь мазала ее, а она опять скрипит. Так и сала не напасешься.

Алена все же стала смазывать прялку и шутливо заметила:

— Да ее, бабушка, на полати давно закинуть надо, а вы все мучите.

Бабка обиженно возразила:

— Богатая какая объявилась. Она еще тебе в приданое сгодится. «Заки-нуть». Раскидаешься здорово, милушка! Наживи свою, а тогда хоть казни ее, твоя воля.

Алена умолкла, не желая сердить бабку, но та, растревожившись, уже не могла остановить поток своих упреков и наставлений:

— Все вы богатые теперь стали: то — на полати, другое — под стенки. А мы с дедом с прялки этой все хозяйство зачали и дурака отца твоего в люди вывели.

— Да я шутейно сказала, бабушка.

— «Шутейно». Знаем, как вы шутейно сказываете с Яшкой, — внезапно перевела бабка разговор, косо глянув на внучку. — Смотрите, как бы судьба над вами не подшутила.

Алена насторожилась. Поднявшись, она бегло глянула в сухое, морщинистое лицо бабки, на белеющие из-под чепца волосы и, ничего не ответив, села за свою прялку.

Заметив, что внучка нахмурилась, бабка некоторое время пряла молча, потом примирительно заговорила все тем же немного грубоватым голосом:

— Все мы такими были. Норовились, как молодые кобылы, морды от суженого воротили, а век прожили — дай бог каждому так: сыты, пьяны, и завсегда копейка была в кармане.

Алена глубоко вздохнула. Она знала, что бабка говорит неправду, что жизнь ее была вовсе не так хороша. Почему же она не осуждает ее, не жалеет о своих молодых годах? «Значит, так заведено», — подумала Алена и сочувственно сказала:

— Эх, бабушка, бабушка! Не так говорите вы, как сердце велит. Сладкая, видать, жизнь ваша была, раз дедушку чужие люди под стенкой нашли, а вы и в могилу, должно, с прялкой уйдете. Вы ж сами говорили маме, что никогда дедушку не любили, проклинали его и даже в монастырь хотели уйти. А мне советуете жить, как жили сами. Какая у вас радость была в жизни? Никакой у вас не было радости.

Бабка не проронила ни единого слова. Только нить в руках ее все чаще путалась, да быстрее вращалась катушка, бегая по металлическому стержню и глухо урча.

Опять заскрипела прялка, часто, отрывисто, будто всхлипывая, и было в этом звуке что-то похожее на жалобный человеческий голос.

Через пять дней Нефед Мироныч привез бумагу от окружного атамана, в которой было сказано, что казак Яков Загорулькин освобожден от военной службы по состоянию здоровья.

Яшка обсудил с отцом денежные дела, и Нефед Мироныч не стал таить: в банке у него было тридцать тысяч рублей да десять в сундуке. Яшка попросил у него пока тысячу рублей и стал собираться в Александровск к купцам, с которыми он намеревался начать свое дело.