Искупление

– Филькино это писание, – уже сердито сказал дежурный, – возьми бумагу… Еще придешь завтра, задержу… Арестую, поняла?

Он отдал старушке бумагу, она бережно завернула ее в платок и, спрягав на груди, отошла к подоконнику, видно, устраиваясь перекусить, достала луковицу, тряпицу с солью и хлеб.

Воспользовавшись замешательством, которое вызвала старушка, женщина в каракуле кинулась к полке в образовавшийся проход, неся перед собой корзинку, вкусно пахнущую жареной говядиной, которая, будучи пропитана разлитым молоком, приобрела особо нежный аромат. И этот запах, щекотавший Сашенькины ноздри, удвоил ее силы и возбудил злобу. Сашенька так же проворно кинулась в проход, и они сшиблись плечами с женщиной у самой полки.

– Мне не передачу, – торопливо сказала Сашенька прямо в лицо дежурному.– Мне по особому делу…

Сашенька твердо поставила локоть на полку, так что он мешал женщине не только протолкнуть корзинку, но и отгораживал ее лицо от дежурного.

– Мне по особому делу, – повторила Сашенька, терпя боль, потому что женщина снизу сильно давила Сашенькину ногу коленом, а на полке царапала Сашенькину кожу у запястья каким-то металлическим острым шипом, торчавшим из корзинки.

– По какому делу? – спросил дежурный, разглядывая Сашеньку.

– По особому, – в третий раз повторила Сашенька, с трудом удерживая руку на полке.

– Заходи, – сказал дежурный и открыл в перегородке небольшую калитку, откинув крючок.

Сашенька с облегчением убрала руку с полки и вошла за перегородку. Женщина с ненавистью посмотрела ей вслед, и тут же женщину вновь оттеснил высокий крестьянин, начавший выкладывать на полку перед писарем крутые яйца.

– Входи сюда, – сказал дежурный и, открыв дверь, пропустил Сашеньку вперед.

Это была небольшая, совершенно пустая комната. Даже стола в ней не было, а только два табурета, настенный телефон и портрет народного комиссара внутренних дел.

– Садись, – сказал дежурный.

Сашенька села на табурет, а дежурный остался стоять под портретом.

– Слушаю, – сказал дежурный.

– Мне известно, где скрывается полицай, – сказала Сашенька, облизав почему-то пересохшие губы и вспомнив совершенно ярко и отчетливо, как Вася и Ольга сидели, прижавшись друг к другу, словно щенки на пожаре.

– Ты не торопись, – оживленно сказал дежурный и дружески подмигнул, – и не бойся… Давай, говори подробнее…

– Он скрывается в моем доме, – глухим твердым голодом сказала Сашенька, – моя мать кормит его ворованными продуктами… Ворованными у государства… Ненавижу ее… Мой отец погиб на фронте, погиб за родину… а она с любовником…

Дежурный внимательно посмотрел на Сашеньку и положил ей руку на волосы, погладил…

– Не волнуйся, – сказал он, – ты молодец… Если б жил отец, он одобрил бы твой поступок… Я сам три года в партизанах всякое повидал… Значит, мать живет с бывшим полицаем? – уже другим, протокольным голосом спросил дежурный.

– Нет, – сказала Сашенька, у которой перед глазами плыл туман и губы были мокрыми от слез, – у полицая Ольга… а мать с культурником.

– Каким культурником? – вынимая блокнот, спросил дежурный.– Какая Ольга, ну-ка фамилии…

– Не знаю, – сказала Сашенька.

– Адрес тогда, – сказал дежурный.

Сашенька назвала адрес.

– А мать где работает?

Сашенька сказала.

– Я тоже питалась этими продуктами, – добавила Сашенька.

– Ничего, – сказал дежурный.– Хорошо, что созналась… Политзанятия посещаешь?… Сын за отца не отвечает. Какого классика марксизма эта цитата?

Не дожидаясь ответа, дежурный подошел к телефону, снял трубку и сказал несколько слов, которых Сашенька не разобрала. Потом он повесил трубку, сел на табурет, положил на колено блокнот, черканул размашисто две фразы, вырвал листок и протянул его Сашеньке.

– Зайдешь к начальнику, – сказал он. Дежурный дал ей записку и, открыв невидимую, оклеенную обоями дверцу, пропустил Сашеньку в коридор.– Прямо иди, – сказал он.– Покажешь записку.

Сашенька прошла коридор и оказалась в светлой, очень теплой комнате, так что сидевшая в углу машинистка была в блузке с коротким рукавом, как летом. А рядом с машинисткой сидел красавец лейтенант. Сашенька вначале даже провела ладонью по глазам, не веря и удивляясь такому совпадению. Лейтенанту тоже было жарко, он расстегнул крючки на кителе, и легкая красноватая полоска прорезала шею там, где ее сжимал тугой ворот. Глаза у него теперь были не серые, как ночью, а голубые. В комнате этой было три двери, одна обита кожей, вторая войлоком, третья просто деревянная. Из деревянной двери вышел худой человек в пиджаке, поверх рукавов которого были надеты черные ситцевые нарукавники, словно у бухгалтера. В руках он держал несколько папок.

– Вот что есть в архивах, – сказал человек, подходя к лейтенанту.

Машинистка перестала стучать и подняла голову. Лейтенант также поднял голову. Густые брови сошлись у него на переносице, голубые глаза потемнели, и стал он еще красивее, так что Сашенька стояла не дыша, забыв, зачем пришла сюда, и думая только о нем.