Искупление

– Видишь ли, он подошел сзади, – сказала Лола. – Повалил на землю и… и потом… откинул мне голову и закрыл глаза рукой. Я, в сущности, не могла ничего…

– О, Лола! – Протянув руку, Брайони нащупала лицо кузины и погладила ее по щеке. Щека была сухой, но она знала, что это ненадолго. – Послушай меня. Я не могла ошибиться. Я знаю его всю жизнь. И я его видела.

– Да? Сама-то я не уверена. Наверное, я могла бы узнать его по голосу…

– А что он сказал?

– Ничего. То есть ничего членораздельного, просто что-то мычал, тяжело дышал, кряхтел. Но я ничего не видела. И не могу ничего сказать наверняка.

– Зато я могу. И скажу.

Вот так здесь, у озера, и определились выводы, которые в последующие месяцы получили широкую огласку и которые в течение долгих лет, словно демоны, тайно преследовали Брайони: она демонстрировала непоколебимую уверенность, тогда как ее кузина – неуверенность и сомнения. Но от Лолы большего и не требовалось, поскольку она всегда могла укрыться под маской смущенной добродетели и в качестве лелеемой пациентки, оправлявшейся от шока жертвы и брошенного ребенка, позволяла себе купаться в сострадании и чувстве вины окружавших ее взрослых: как же мы допустили, чтобы с ребенком такое случилось! Лоле не было надобности помогать им она этого и не делала. Брайони подарила ей шанс, за который она инстинктивно ухватилась; даже не ухватилась, а просто согласилась принять. Ей нужно было лишь молчать, создавая фон пылкости Брайони. Лоле не приходилось лгать, смотреть в глаза предполагаемому насильнику и набираться храбрости, чтобы бросить ему в лицо обвинение, поскольку все это невинно и без злого умысла проделывала за нее младшая девочка. Лоле оставалось лишь обойти правду молчанием, оттолкнуть ее, навсегда забыть, не требовалось даже заставлять себя поверить в чужую сказку – верить нужно было лишь в то, что она ни в чем не уверена. Лола ничего не видела, ей закрыли глаза рукой, она была до смерти напугана и ничего не могла сказать наверняка.

Брайони всегда была рядом, чтобы помочь. Что касается ее самое, то у нее все отлично сходилось: ужасное настоящее дополняло недавнее прошлое. События, свидетельницей которых оказалась Брайони, стали предвестьем беды, обрушившейся на кузину. Ах, если бы девочка была чуть менее невинна, чуть менее глупа! А так все представлялось ей слишком уж ясным и не могло быть ничем иным, кроме как тем, что она утверждала. Она укоряла себя за ребяческое предположение, будто Робби ограничится в своих притязаниях одной Сесилией. О чем она только думала! В конце концов, он же – маньяк. Ему сойдет любая. И то, что он напал на самую беззащитную – на хрупкую девочку, храбро бродившую в темноте по незнакомому острову в поисках братьев, – было закономерно. Брайони и сама могла оказаться его жертвой. Эта мысль еще больше распаляла ее и подпитывала праведный гнев. Если несчастная кузина не в состоянии обнародовать истину, значит, она должна сделать это за нее. Я могу. И сделаю.