Искупление

– Нет никаких постельных дел, разве ты не понял?

– Да знаешь ли ты, почему их нет?! – он заметил, что кричит. Остановился, сдерживая гнев. – Он хочет жениться на тебе, Кати! Ждет, что ты станешь его императрицей!

– Я знаю.

– Знаешь?! Ты этого и хотела, да? Получить Империю, сделать то, чего не сделал я? – и прежде, чем она отшатнулась, прежде, чем ее лицо исказила боль, Кар понял свою ошибку. Ахнул: – Прости меня, Кати, прости! Я не подумал. Нет, разумеется, это не так, ты не стала бы… прости меня. Пожалуйста!

Помолчав, она сказала – с улыбкой, от которой защемило сердце:

– Ты ревнуешь.

– Кого из вас двоих? – отозвался Кар с горечью.

– Хороший вопрос. Мы завязаны в этот узел все трое, но расплачиваться будем поодиночке. Скоро.

– Это – предсказание?

– Да.

– Скажи мне, Кати. Я не хочу этого знать, но, все-таки, скажи. Ты его любишь?

– Люблю. Очень.

– Дикаря, Сильная?

– Да.

Медно-красный жук с гудением пролетел между ними – и как будто лопнула невидимая струна. Гнев погас, едва родившись, грусть приутихла, оставшись еле слышным пением на дне души. Кати усмехнулась. Кар ответил улыбкой, желая теперь одного: оставить разговор в прошлом.

– Пойдем обратно, Кати. Эриан ждет.

Зашагали обратно – одинаково понурившись, как будто в траве под сапогами рассчитывали найти ответы несуществующим вопросам. Кати сказала, не поднимая головы:

– Я должна рассказать тебе еще кое-что. В последние два года мы принимали к себе полукровок. Моя идея, конечно же. Ты знаешь, нас осталось очень мало, поэтому Совет согласился. Это было просто – мы нашли нескольких и отправили их распространять приглашение. Сначала откликнулись немногие, потом понеслось… Они находили нас где бы мы ни были, иногда их было сразу несколько десятков. В одной из последних групп был мальчик. Тринадцать лет. Твой сын.

– Моурет.

– Да.

– Я только недавно узнал о его исчезновении. Нужно было догадаться… Мне жаль.

– Он тебя ненавидит.

– Есть за что. Предполагалось, что мальчик не будет знать, кто его отец, но… Зря мы оставили Арния воспитателем.

– Амон признал его. Приблизил к себе, назначил учителя. Хорошего мага из мальчишки не выйдет, в этом он больше дикарь, чем твой сын, но Сильнейшему это и не нужно.

– Я знаю, что ему нужно, Кати, – Кар поморщился. – Можешь не говорить. Сделать мне как можно больнее, унизить, уничтожить. Руками моего же сына? Отцу это должно понравиться. О да, он должен быть в восторге!

– Ты хорошо его понимаешь.

– Еще бы, – сказал Кар со смешком. – Он мой отец. Мы похожи, даже в том, как поступаем со своими сыновьями. Мать мальчика была злобной гадиной, но я признал бы его, несмотря ни на что – не будь я наследником престола. Эриан решил не вступать в брак и не иметь детей, пока не закончится война. Бастарды сразу после рождения отдавались на воспитание куда-нибудь подальше, чтобы в случае его смерти Империя перешла ко мне, а не к ребенку, которому не по силам такая ноша и который неизбежно окажется подчинен влиянию жрецов. А значит, и я не могу позволить себе иметь сейчас детей. Мой сын, даже незаконнорожденный, оказался бы слишком близко к трону. Он не смог бы на него сесть – но смог бы стать причиной волнений, а этого мы допустить не могли. Видишь, как легко я отрекся от природы ради политики?

– Ради Империи.

– Да, разумеется. Как и мой отец, я совершаю подлости исключительно во имя Империи.

Оставшиеся до сражения дни проходили скачками, как будто само время, не выдержав ожидания, приохотилась к злополучному кувшину. Утро тянулось бесконечно, вытягивая силы, сводя с ума праздностью; потом вдруг налетали срочные дела, требуя куда-то идти, спешить, с кем-то говорить, и сразу, как голодный грифон на добычу, обрушивался вечер. Нудный и тоскливый, он кое-как перетекал в ночь, которая длилась и длилась, чтобы затем обернуться серединой следующего дня. Напряжение росло. Рыцари от безделья сходились в поединках, и не всегда эти поединки бывали дружескими. Начались стычки между истинными людьми и аггарами. Жрецы бормотали молитвы, солдаты – ругательства. Император все свободное время проводил с Кати; Кар, если нечем было заняться, уходил к аггарам. Или звал Ветра и отдавался на волю грифоньих крыльев, холодных потоков поднебесья и собственных мрачных помыслов.

Он так и не поговорил с Тагрией. Ему нечего было сказать.

Она в конце концов поняла. Перестала жалобной тенью попадаться ему на глаза. Спряталась. Кар хотел умереть от стыда и жалости. Не умер.