Искупление

- Это тебе, великой княже, для уряду за сим столом: кто лишне изопьет - с булавой повенчается! - С этими словами Серпуховской подал булаву Дмитрию.

- Митька! Это про тебя! - воскликнул Кусаков. Столы сдержанно засмеялись, посматривая на Монастырева.

- Да минет хороброго вояку булава! - сказал Дмитрий, и все поняли: Митька отныне в любимцах у великого князя.

Владыка Митяй осенил стол крестом, изрек краткое слово о Петре и Павле и еще раз осенил крестом питье и еду. Он был велеречив, громогласен и сладкозвучен. Ласково постреливал глазом на великого князя и брата его, и Дмитрий уже в который раз дивился: почему недолюбливают сего ученого пастыря? Пир надо было править великому князю, и он, редко делавший это, старался вспомнить подсмотренные в детстве пиры, что правил его отец, и посылал со слугами кубки и яндовы именитым . гостям. Прежде самому хозяину, потом - ближнему воеводе Тимофею Васильевичу Вельяминову. Мрачен он и суров. Мрачен, что схоронил тысяцкого, брата своего, суров потому, что сбежал племянник Иван, в Орду спроважен с Некоматом... Только бы не заговорили про это за столом, но как тут не заговорят? Заговорили!

- Митрей Иванович, князь наш великой, дозволь слово молвить! - начал Акинф Шуба на правах двоюродного брата Серпуховского. С лица они едины, только усы у Шубы вниз канули и голосом тонок...

Дмитрий кивнул неохотно.

- Каково разумеешь, великой княже, о Некомате?

- За измену в ответе он будет! А покуда я поял себе все деревни его и терем московский! Ладно ли створил, бояре?

- Ладно, ладно!

- Так, так!

- А с Ванькой чего делать станешь? - не отставал Шуба.

Вот привязался, дурак, не вовремя. Тимофей головой поник, воеводы заерзали по лавкам, а у Морозова уши так раскраснелись, хоть лучину прижигай...

- Молодо-зелено... - проговорил Кочевин-Олешин-ский, но Дмитрий не поддержал его, однако и не ответил. Он смолчал и так же молча послал чашу меду Шубе.

Столы придавил груз раздумий, да и до веселья ли, когда году не проходит, чтобы не садилась Москва на коней. Так ли было при Калите или Иване Красном? .Четыре десятка лет не видала Русь набегов, и вот при

Дмитрии началось... В чем тот горький заквас? Не он ли, Дмитрий, повинен?

- Димитрей свет Иванович! - это тиун Свиблов незримо оказался за главным столом, верно, прошел за спиной припоздавшего слегка Боброка. - А ведь Неко-мат-от мстит тебе за того Серебряника, что ты с собою в Орду увел!

- Так, так! - поддакнул его брат Федор и шеей подергал.

- Иекомат жаден, а Ванька Вельяминов глуп, да разве их страшиться? Опомнитесь, бояре! Ежели Москва не учинит единение земель - не устоять против Орды. Эвона, купцы фряжски намедни челом мне били, на Двину промышлять просились, а у самих одно на уме: не нагрянет ли Орда новым походом, понеже от того походу и они опасаются живота избыть. Все те фряжские, свейские, немецкие страны недреманным оком следят за нами: сломит нас Орда - не властвовать им в своих землях. Ныне они храбры, покуда Русь Орду за своею спиною держит, а ну падем? Как станет супротив Орды тот же немец? То-то! Недаром сам патриарх новгородский дары от ханов приемлет. Тьфу!

Из Царь-града доходили тревожные слухи о том, что патриарх готовит на московскую митрополию своего митрополита, который сменит Алексея. Такая смена церковной власти мало обещала хорошего, да еще в такое смутное время.

Столы ломились от яств, перемены следовали одна за другой. Жареный баран, куры, гуси, утки и лебеди с яблоками мочеными, с ягодами и капустой. Богатое пе-чиво на медах - пахучее и здоровое. Рыба жареная, соленая, вяленая: семга соленая слабо и крепко, осетрина, жаренная в масле, отварная, уха чистая осетровая, уха на отваре курином, утином и лебяжьем. Икра черная, красная, щучья с луком и без оного, с маслом и живая, лишь на столе солью тронута. Почки в рассоле, печень в сметане. Мясо, резанное потонку с грибами, и громадное число пирогов-загадок: в виде рыб, но с мясом, в виде барана, но с судаком... За дверью слышно, как дворня стучит топором - открывает новую бочку пива, и вот уже пошло оно на столы в больших глиняных кувшинах, полилось, пенясь, в широкие братины, кубки, яндовы.

- Заздравную чашу пьем за нашего великого князя, Дмитрия Ивановича, любезного брата моего!

- За него, за него! Истинно!

- Так, так!

- Доброе дело, Володимер Ондреич!

- За князя не выпить - княжество не крепить!

- Наливай!

- За тебя, Дмитрей свет Иванович!

Кое-как разгорелся пир, стало повеселее. Тут вскочил с лавки Дмитрий Монастырев, глазом уж красен, но держится прямо, и речь хоть и дерзка, но тоже пряма:

- Великой князь! Сделай милость: отдай мне Тверь на щит!

Гулом одобрения ответил стол, особенно Князева малая дружина, только Тютчев что-то ляпнул, и там засмеялись, да Бренок от красного угла обронил невесело:

- Не сносишь ты, Митька, головы!

- Не сношу - меч тебе достанется, давно отказал тебе!

- Нет уж, живи дольше!

За князем был ответ, и он сказал спокойно:

- На щит русские города брать - поганско дело вершить!

Приумолкли столы. Лев Морозов, будто один за всех устыдясь, покачал головой.