Искупление

Дмитрий тронул коня, и оставшиеся с ним конники шагом миновали мост. За ними двинулись телеги. Мост зашатало. Емельян Рязанец кинулся вниз, к опорам, и что-то там торопливо делал, стуча топором.

- Стойтя! Стойтя-а! - донеслось из-под моста, но было поздно: предпоследняя телега провалилась сквозь настил задними колесами, сев на уцелевшие бревна гнездовиной колес. Телегу быстро разгрузили, выжали йагами и откатили. Последнюю не решились пустить через мост, стали переправлять вброд. Возник последней телеги был сердит: всю дорогу ехал позади, пыль глотал, а тут - на тебе! - еще и мост провалился. Он вынул кнут и налетел с ним на человека, недвижно сидевшего на откосе у моста. Не все обратили вниманье на широкую, как валун, запыленную спину странника, присевшего передохнуть у перевоза. И как раз его возник принял за тутошнего мужика, мостового стража. Со всей силы он опоясал неизвестного кнутом, но тот не двинулся, лишь прикрыл рукой серый мешочек, из которого что-то ел. А возник озверел и продолжал хлестать его кнутом - вышибал пыль.

- Вот те, окаянная рязань! Вот те, косопуза! Куно-имец! Куны берет, а мост гнил! Вот те! Вот!

Отхлестав человека, он свел свою лошадь с груженой телегой к воде и, перекрестясь, взобрался на телегу. Там он стоя разобрал вожжи, хлестнул лошадь, и она устремилась в воду, подняв облако брызг. От берега и даже до середины реки лошадь шла уверенно, хотя вода доходила ей почти до спины, стала уже выбираться на другой берег, но тут-то, под самым берегом, колеса сели в ил, и, как ни старался возник, как ни бил скотину, телега - ни с места. Подошли двое кметей и возник другой, предпоследней телеги... Они с завистью посмотрели, как сотня и весь обоз домовито разворачиваются на берегу неподалеку от моста, и торопливо взялись за дело. Однако сил у них не хватало. Возник хлестал лошадь нещадно, она дергалась, тянулась к берегу, но колеса всосало намертво.

- О, волчья сыть! Забью-у! - хрипел рассерженный возник и бил лошадь уже кнутовищем по репице.

- Подпяки, подпяки яя! - поддакивал Емельян Ря-занец, но сам не помогал.

- Уймитесь, православные! - послышался с откоса ровный крепкий голос.

Глянули - идет к ним побитый кнутом странник, светел лицом, походкою тих, но престрашен ростом и плечами. Кмети отступили от телеги, возник спрыгнул с воза на берег и опасливо устранился.

Странник подошел, тронул лошадь за морду, ласково охватил громадной ладонью ее горячие ноздри, огладил ее костлявый лоб - успокоил и стал выпрягать. Потом он налег на передок телеги грудью, немного подал ее назад, связал вожжами оглобли. Лошадь тянула к нему голову.

- Отдохни, милая, отдохни, я сейчас!

Он впрягся в оглобли, уперся перевязью вожжей в грудь, но тянуть сразу не стал, а немного отвернул колеса вправо, где берег был положе, тут он напрягся, утробно вымолвил: "Господи, благослови!" - и скрянул телегу с места. Было видно, как синие комья глины бухнули с повернувшихся колес, и воз медленно выкатил на берег. Из воды потянулись на прибрежную луговину полосы - следы колес, а между ними сорванный дерн - следы больших босых человеческих ног.

- Вязко тут, - смиренно заметил странник и застенчиво улыбнулся.

- Невиданное дело! - крякнул Емельян Рязанец.

- Страсть как силен, - шепнул один кметь другому. Хозяин воза, хлеставший кнутом силача, сбежал.

- Кто ты, человече? - послышался сверху голос великого князя. Он был еще в седле, объезжая место, где разбивали стан.

- Из брянских я, княже великой, - с поклоном ответил странник, а когда поднял лицо на князя, всем открылось оно, молодое, с легкой, чуть рыжеватой бородкой, и глаза, тихие, с синевой, грустные. - Из роду Пересветов. Истаял наш род от набегов и ратного дела...

- Чего ты взыскался в земле рязанской?

- Места ищу для покою души своей.

- Иди на службу ко мне. Род у тебя боярской, в дружину боярскую станешь. Званьем да честью поверстан будешь, землею награжден.

- Прости мне, великой княже, токмо душа моя отныне не приемлет мирскую суету... Не бывать мне во славном воинстве твоем, понеже и без того навиделись крови очи мои...

- Ну, коль ищешь покою, иди во Чудов монастырь кремлевский. Благоволит тому монастырю сам митрополит Алексей, святитель наш преславный...

- Я немощен духом, княже, а на Москве - соблазн велик, потому путь мой ляжет в Радонежскую обитель, ко святому старцу Сергию.

Дмитрий повернул коня и отъехал к стану, а в ушах так и пел глубокий и чистый голос Пересвета. "Вот ведь какие люди ходят по Руси! - думалось ему. - А досада велика, что не бывать ему в моем воинстве. К отцу Сергию путь правит, а по силушке - старший брат Капустину..." Тут кольнула его ревность к монастырю - ревность, которую Дмитрий не раз испытывал за время своего княжения: живут устранясь от мира, а устранились ли? Вон какие люди уходят туда от него, от князя, от дел насущных... Дмитрий уловил себя на недобрых помыслах, броско осенился крестом и отдал повод под-уздному.