Искупление

— Доктор, — сказала Сашенька слабым голосом, — доктор, миленький, славненький мой доктор… что мне делать… с кем посоветоваться… Софья Леонидовна… миленькая, славненькая моя…— Однако больше Сашенька ничего не могла сказать, она неудачно рассчитала свои силы и произнесла слишком много слов, без которых вполне можно было обойтись, а ведь у нее было достаточно времени, когда лежала под матерчатым козырьком в полумраке, чтобы найти два-три слова, после которых все стало бы ясно и ей и всем. И от обиды на себя Сашенька заплакала.

Доктор осмотрел ее и, отойдя к столу, начал негромко говорить с Софьей Леонидовной и Платоном Гавриловичем, а Майя тем временем вытирала Сашенькино лицо платком.

— Простуда и нервное потрясение, — сказал доктор.

— Да, — сказала Софья Леонидовна, — девочка пережила ужасную травму…

— Ничего, — сказал доктор, выписывая рецепты, — организм молодой, пройдет.

И действительно, к вечеру Сашеньке стало лучше, она лежала с ясной, здоровой головой и здоровым телом, которому было не холодно, не жарко. Ночь Сашенька спала хорошо, с приятными легкими снами, утром она позавтракала вкусным куском холодной курицы. Через несколько дней такой жизни Сашенька полностью восстановила свои силы и сказала Майе, которая ради нее не ходила в школу:

— Ты можешь идти в школу… Я сегодня ухожу…

— Но ты еще бледная, — сказала Майя, — и простуженная… А на улице мороз…

— Знаешь, Майя, — сказала Сашенька, может, я дура, и конечно, извини, но мне кажется, что у вас имеется какой-то расчет по отношению ко мне…

Тогда вдруг Майя заплакала и сказала:

— Это правда… Я скажу честно… Я слыхала раз, как мама говорила с папой и сказала, что рядом с тобой я смогу тоже дружить с мальчиками, потому что ты красивая… Но что ведь обидно, обидно… Папа ей тоже возражал… А я, Сашенька, знаешь… Я, честное комсомольское под салютом всех вождей, я просто тебя люблю… Мне других подруг не найти…

— Найдешь, — сказала Сашенька, к которой вместе с силами вернулась приятная щекочущая тоска в груди, делавшая ее слова твердыми и сильными, и каждое ее слово разжигало ее тоску, по которой Сашенька уже соскучилась. Я к себе домой пойду, — сказала Сашенька, — а ты найдешь… Вон Ириша, дочь полковника… Или Зара… А я дочка арестантки… Ты не плачь… Чего тебе плакать… У тебя папа живой, и мама государство не обворовывала…

От тоски у Сашеньки начала вновь побаливать голова, она торопливо надела маркизетовую блузку, юбку, сапожки, все, в чем была на Новый год и в чем пришла сюда. Красивая, она прошлась перед Майей, лицо которой сегодня было особенно густо покрыто пятнами зеленки, потом Сашенька надела шубку и вышла на улицу. Был очень ясный день, сугробы поблескивали, и над трубами домов совершенно прямо, отвесно висел белый дым, потому что ветра не было, и на голубом небе не было видно ни облачка. Мороз был небольшой градусов пять — восемь. Посреди мостовой вели колонну пленных румын. Обычно пленные шли, согнувшись, дрожа, упрятав носы в воротники шинели. Эти же были рослые, со здоровыми лицами, и, хоть сопровождали их несколько автоматчиков, шли они весело, и впереди знаменосцы несли красный и национальный флаги, а двое несли плакат, написанный по-русски и по-своему.

«Долой реакционеров, — прочитала Сашенька. — Долой бояр и монархистов».