Искупление

Император поднял кубок, словно провозглашая тост, и осушил его в несколько глотков. Вытер усы тыльной стороной ладони. Кар молчал. Это и впрямь должно было случиться. Всю жизнь, кроме тех глупых одиннадцати лет изгнания, они с императором были неразлучны, и шепотки, порою громкие, были их привычной дурно пахнущей тенью. Тем паче, что император дал слово не вступать в брак, пока не закончится Нашествие – как тут не углядеть чего-то, выходящего далеко за рамки братской привязанности? Вот уж, поистине, глупость из глупостей! Но…

Кар пил, не чувствуя вкуса. В одном злые языки были правы. Место, с рождения занятое им, по закону принадлежало женщине. Сестре-принцессе. Сколько стоит Империя, наследники престола женились на молочных сестрах, и не Эриана вина, что ему, первому из всех, вместо сестры достался брат. Законы всегда мстят своим нарушителям. Император заплатил цену бездетности, беспорядочных связей и тайных, даже в детстве скрываемых мыслей, что все могло быть иначе, что его смуглый черноволосый брат и ближайший друг мог родиться женщиной. И вот появилась Кати. Смуглая, черноволосая, прекрасная, как звездная ночь… Кар не удержал горького смеха.

– Видишь, ты понял, – прошептал император.

Вино ударило в голову внезапно и крепко.

– Стоило, наверное, – с прорвавшейся злостью бросил Кар, – стоило сделать то, в чем нас всегда винили! Одним грехом больше, одним меньше…

Эриан не удивился и не разгневался.

– Я думал об этом, – сказал он спокойно. – Это не помогло бы, Кар. Стало бы только хуже.

– Знаю. Эри… налей еще вина.

Он проснулся поздним утром, усталый и разбитый, лежа в плаще и сапогах поверх жесткой походной постели, и не смог вспомнить, как оказался на ней. Последнее, что сохранила память – как сидели с императором в молчании, всегда наступавшем вслед за порывами откровенности, как дважды заканчивалось вино, и Эриан посылал за новым кувшином, и в последний раз Кар, перебив его, крикнул, чтобы принесли два. Дальше – темнота. Появись звероподобные сегодня утром, командовать войсками пришлось бы Чанрету. Или Верховному жрецу.

Кар тяжело приподнялся на локте. Выбеленное солнцем полотно над головой было палаткой – его собственной, надо полагать. Вокруг знакомо шумел, звенел, лязгал, стучал, топал и переговаривался войсковой лагерь. Издалека доносилось лошадиное ржание. Где-то с коротким звоном сталкивались клинки, и резкий голос комментировал удачные и неудачные выпады. Кто-то, совершенно не попадая в такт, распевал всем известную солдатскую песню о вдовушке, ходившей по ночам молиться на могилу мужа и возвращавшейся домой под утро «в мятом платье и с землею в волосах». Ноздри щекотал легкий запах дыма и жареного мяса.

– Есть кто-нибудь? – негромко позвал Кар.

Край полога, закрывавшего вход, сразу отодвинулся, и в палатку просунулась вихрастая голова молодого оруженосца.

– О, Зарамик, ты здесь, – Кар спустил ноги с кровати. Голова закружилась. – Принеси мне пить. И… не знаешь, его величество проснулся?

– Час тому как, – лукаво улыбнулся юноша.

«Мы отвратительны. Грязные, пьяные, кровожадные дикари. И Кати видит нас такими. Вот уж действительно, имперские манеры!»

– Вина? – спросил Зарамик, булькая чем-то в дальнем углу палатки. – А то папаша мой с перепою завсегда рассол пьет, так я мог бы…

– Ты опять?! – возмутился Кар. Получилось, видимо, недостаточно свирепо, потому что Зарамик хихикнул. Кар не нашел, чем в него запустить, поэтому просто велел: – Закрой рот и налей мне вина. Меня кто-нибудь спрашивал?

– Госпожа из свиты колдуньи. Та, которая вчера… Я сказал, что ваше высочество изволит спать.

– О-оо…

Кар обеими руками схватился за голову. Медленно и очень смутно в ней начали проступать воспоминания. И лучше бы им оставаться забытыми.

– Зарамик, – позвал он. – Оставь вино и иди сюда. Расскажи мне, что было вчера.

– От когда начинать? – с готовностью откликнулся оруженосец.

– От когда хочешь. Я ничего не помню.

За четыре года служения брату-принцу Зарамик поднаторел в подобных рассказах и к делу подходил с удовольствием. Кар услышал, как он набирает полную грудь воздуха, и приготовился к худшему.

– Значится, позвали меня, чтобы высочество ваше забрать, когда император заснуть изволили да со стула-то и свалились, – юноша стоял, уперев руки в бока, и говорил нараспев, как повествующий о древних подвигах менестрель. – Жрецы, знаете, из охраны, вздумали помогать, так я сказал, сам дотащу, невелика ноша. Негоже это, чтобы их лапы к священной принцевой особе касались. Вот я вашу руку-то на плечо к себе закинул, и пошли мы потихоньку. Ваше высочество бормотать изволили громко…

– Что бормотать?

– Не могу сказать, ваше высочество, право.

– В общих чертах.

– Ежели в общих… О его величестве шла речь, кажется, и о колдунье. И что ваше высочество мешать им не намерено, а жрецы могут идти в… могут идти, в общем. Что ваше высочество императора изволит любить, как брата, а колдунью, значит, как сестру…