Искупление Дабира

И всевозможным умствующим тоже придется укоротить языки. Когда предстоит война за веру, то не к месту шататься с кувшином по базарам и восславлять порок. С двух сторон затачивает стрелы своих стихов некий имам, взявший себе гябрское имя, но сам думает не пораниться при этом. Сейчас он придет сюда, и надо дать ему почувствовать, что недовольны его поведением...

III. СУД ИМАМА ОМАРА

Непререкаем троекратный стук кости о дерево. Знак агая первенствует в мире. Видно по всему, что дейлем-ские убийства пришлись к пользе делу порядка. Так оно и бывает всегда. Он переступает порог, но великий вазир не смотрит в его сторону.

Сухой ладонью накрывает агай буйный месяц урдби-хишт. Круглые глаза останавливаются сегодня на многозвездном Теленке. Брыкливый наваст делается смирным, будто чует, что его ждет.

Потом агай оглядывается на окно и ровным голосом говорит, что божье стадо включает в себя разных по уму людей. В этом, по его мнению, нет чего-либо ошибочного, как и в том, что мир расположен меж двумя Тельцами. Сочиняющий стихи вправе допускать такие вольности...

Ага, значит, до старого вазира уже дошло рубои, что составил он вчера в чорсу у красильщиков. Имам Джаф-фар из их мечети принялся громко утверждать свои обычные глупости о божьем смысле в жизни. Тогда он постучал ладонью по донышку кувшина и сказал что-то в рифму о великом множестве ослов, которых пасет господь в сем преходящем мире между двумя Тельцами. Видимо, поручается уже мушерифам смотреть не только в рукава, где может таиться нож. Но что здесь обидного для агаевой идеи государства?..

Великий вазир между тем указывает ему, что бог един и непознаваем. Увидеть, представить или осознать его невозможно. Но некоторые безответственные люди дерзают изображать бога реальным пастухом, да еще пасущим неких длинноухих животных, возящих поклажу. И есть сведения, что, пересказывая уже эти легкомысленные стихи, враги порядка называют среди божьего стада богопротивных свиней, что прямо ведет к посрамлению веры...

Тут агай наконец поднимает голову и смотрит ему в глаза. А он, не в силах скрыть свою проклятую усмешку, быстро прячет ее в бороду. Так всегда бывает с ним. Сначала кривится рот, и только потом вспоминает он о пользе осторожности...

С навастом же в Нишапуре делали так. Когда бычок подрастал и рожки во лбу вылезали больше, чем на полпальца, приглашали особого человека. Беспокойного наваста излавливали, валили на землю и каленым железом лишали того, что рождает буйство в крови...

У клоаки, что течет по дороге к гябрам, видит он вдруг шагирда. Арбу, груженную дерном, останавливает тот на берегу. Нарезанная квадратами трава еще достаточно свежая, да и к чему было везти ее сюда?..

Перейдя канал с нечистотами, идет он вверх, думая об этом шагирде. Некая просветленность сегодня в красивом лице юноши. Когда-то в Тусе найден он агаем среди умерших от голода людей. Но может ли понять великий вазир, сколь обидно благодеяние...

Придя к подножью горы, он спохватывается. Нет уже там гябров, так как уехали все в утро убийства. Нужно идти назад. Но что это происходит там, у перехода? Во весь свой рост становится на арбе шагирд и с размаху бросает пласт дерна на середину клоаки...

IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА

Всхлипывает, расступаясь, густая омерзительная жижа. Медленно погружается пласт дерна, и лишь стебелек шакальей травы краснеет еще некоторое время на поверхности. А он уже раз за разом швыряет в жирную текущую грязь остальной дерн, и где-то на самом дне остается прямой нож со знаками дейлемских имамов.

Даже крошки выметает он с освободившейся арбы. Обычное солнце стоит в небе. Конь тянется к нему из по-стромков, доверчиво жует руку теплыми губами...

Халат ученого имама синеет среди развалин. Не видно дыма на горе у гябров, и в сторону города поворачивает он голову. Там, рядом с башней Абу-Тахира, высоко в небе стоят столбы. На одном из них - Большегубый.

А звездный имам уже тут и смотрит -- будто все знает о нем. Куда бы ни шел, встречается ему этот имам. Странный у него взгляд, и невозможно долго смотреть ему в глаза...

Теплый запах хлеба ощущается все яснее, и в ворота кушка заводит он арбу чистого, нового дерна. В углу двора большой тамдыр, а гуламы там месят тесто. Обернутую влажной тряпкой руку опускает один из них в темнеющий зев печи и достает огромную -- больше его самого -- лепешку. К горе хлеба кладет он ее на тахт, и чуть дымится она на солнце.

В саду он слышит ровные размеренные шаги. Это идет прямой строгий старик с добрыми глазами, которому обязан он жизнью. Лишь на мгновение нестерпимым становится запах хлеба. Потом удушье проходит, и пот проступает на лбу. Со страхом думает он, что лишь вчера прятал здесь нож, чтобы убить этого человека.

* ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ *

I. ВАЗИР

Относительно дела стражников, часовых и привратников...

О добром устройстве стола и распорядке питания у государя...

О вознаграждении достойных слуг и рабов...

О мерах предосторожности по отношению к тем, кому даны владения в икта, и делах народа...

О неторопливости государя в делах государства... Не следует спешить...1