Искупление (СИ)

Мы отрабатывали на соломенных чучелах приемы "бей штыком! " и "бей прикладом! " деревянными винтовками. Это очень надоело. Я что-то выполнил плохо, нехотя. Офицер сделал мне замечание. Я его и послал... Ты, должен понять, что я был молодым, и лагерные замашки еще не выветрились. Он меня ударил по щеке. Я его в ответ ударил его по плечу деревянной винтовкой. Деревяшка сломалась. Я бросил на землю обломки и ушел.

Сел в землянке, зажал голову руками. Жду, когда за мной придут. О штрафной, разумеется, и не думал. Присягу я еще не принимал, поэтому военному трибуналу не подлежал.

Возбудят новое дело, получу новый срок. Сидел до вечера — никто не пришел. Пришли ребята с занятий. Говорят: "Не бойся, Ваня, тебе ничего не будет! Мы слышали, как полковник кричал этому офицеру: "Как ты посмел его ударить! Они же из заключения. С ними нужно бережно. Тебе же с ним в бой идти. Он же тебя в первом бою убьёт!"

Утром вышел на занятия, командовал уже другой офицер. Этого больше не встречал...

Я думаю, мало в живых осталось ребят из нашего эшелона. Я выжил совершенно случайно. Мы шли добровольно. И присягу свою все мы выполнили...

Глава

Мы снова уходим в промозглую ночь,

Мы верим в удачу, что сможет помочь,

Но все же надежнее друга плечо,

Взлетает ракета и виснет свечой.

Опять порвалась тишина, как струна,

Толкнулся в плечо автомат.

Ходит следом за нами по краю судьба

девятнадцатилетних ребят.

Зашипит на стволе дождевая вода,

Снова надо идти, снова где-то беда.

Вновь испуганный ветер ударит в лицо,

На холодном рассвете запахнет свинцом...

Мы уходим в туман, в моросящую мглу,

То по горло в воде, то по пояс в снегу.

И отдернув пробитый камуфляж на груди,

Мы уходим в туманы, уходим в дожди...

Дорога до базового лагеря хоть идти было, нет — ничего, заняла почти полутора суток. По ходу дела я решил проверить пару пещер знакомых по старой жизни. Найти что-то особенное не рассчитывал, но так на всякий случай решил посмотреть, а вдруг...

Да и к бойцам, шедшим со мной, следовало еще раз присмотреться. Не нравилось мне поведение двух парней из числа бывших "истребителей" — пулеметчика и "егеря". Почему сказать не могу, но не нравилось и все тут. Внешне и по документам выглядели вроде бы хорошо. Добровольцы из студентов юрфака. Прошли обучение при батальоне, показали при этом очень неплохие результаты, намного лучше многих. Все их считали справными, старательными. В белорусских боях действовали грамотно, за что отмечены медалями "За боевые заслуги". Имеют ранения. Получив в Минских боях легкие ранения, от эвакуации отказались, лечились без отрыва от службы в батальоне Григорьева. Повторные ранения получили, командуя отделениями "штрафников", в боях под Сморгонью с разницей в несколько дней. Лечились в разных госпиталях — пулеметчик в Брянске, "егерь" под Москвой. Из госпиталей прибыли с разницей в один день и отказались от положенного им двух недельного реабилитационного отпуска. С бойцами и командирами вели себя ровно, взвешенно. Вот только при встрече со мной почему-то тушевались и прятали глаза. Этим и привлекли к себе мое внимание. Ни батальонный особист, ни кадровик о них ничего плохого не сказали. На личных делах никаких отметок не было. Поэтому и были переведены из "истребителей" в штат батальона. Вроде все нормально и нечего беспокоиться, но что-то в бойцах проскальзывало невнятное.

Сначала проскочила мысль, что парни очередные "стукачки", но как показала практика и внимательный присмотр со стороны, тут все было чисто. Врагами я их тоже не считал. Просто к нам в батальон без спецпроверки бойцов не присылали. Они с "контриками" или с кем еще не перекались, почтовыми сообщениями не баловались, вели себя как все. Тем не менее, что-то в их поведении было не так. А я жуть как не люблю непоняток. Вот потому и хотел на них поближе посмотреть.