Искушение

— Врач, осмотревший вас в то утро, когда вы пришли в милицию, нашел вас невменяемым. Врачебное заключение несколько ставит под сомнение точность вашего свидетельства. Например. Первое. Как вас не могли обнаружить, если вы заявляете, что отошли от костра на сто — сто пятьдесят метров? Второе. Существенно и правдоподобно, что преступление совершено именно в тот момент, когда вас не было возле костра и Тарутин остался один перед убийцами. Но если преступники, по вашему утверждению, долго искали вас после убийства Тарутина, то, вне сомнения, они знали, что вас было двое. Знали, что остается свидетель, который мог все видеть. Они бы не ушли, пока не отыскали вас. Это элементарно. Третье. Вы в показаниях сперва утверждаете, что не запомнили их лиц. Однако запомнили средний рост, телогрейки, сапоги, ушанки. У нас же почти все ходят осенью в подобной экипировке. Затем вы утверждаете, что якобы видели преступников на улице Чилима. Через фразу пишете, что вам это показалось. Собственно, чему верить? Что приближается хотя бы к правдоподобию или, уж извините, к правде?

И Чепцов, мертвея глазами, уже весь безупречно подчиненный служебному долгу, договорил раздельно и четко:

— Как ни прискорбно. Вам. Не следует. Выезжать из Чилима. До конца предварительного следствия. Бумагу о невыезде вам подписывать не надо. Я вам поверю.

— О невыезде? Бумагу? Я — арестован? — запинаясь, выговорил Улыбышев.

— Зачем же? — и Чепцов приостановил свою речь, чтобы посмеяться знакомым беззвучным смехом, но не посмеялся, только просиял сахарной белизной зубов. — Я превосходно понимаю, что презумпция невиновности святой постулат, — заговорил он с уверением и неподкупной правотой. — Но бесспорно и то, что вы были в тайге вдвоем. И только вы один, только вы можете рассказать правду — о личных взаимоотношениях с Тарутиным… И о том, как произошла трагедия. Без убийц и без выстрелов из ружей. Вся правда в ваших руках. — И он повторил дважды: — Вся, вся правда. Только следует вспомнить все. Все до деталей.

— Вы мне не верите? — вскричал Улыбышев тонким голосом. — Я все вам написал! Я видел! Это правда! Вы меня подозреваете? Намекаете на что-то!.. Мы были друзья! Я ему поклонялся! Вы не имеете права! Это — чудовищно! Как вы можете? Вы… уходите от правды! Почему вы все это говорите?..

Он давился, то вскрикивая, то выговаривая слова скачущим шепотом, лицо разом одрябло, обвисло, щеки и глаза ввалились, горели в ямах глазниц нездоровым огнем, потом голос его горячечно заторопился, взвиваясь до пронзительности:

— Вы очерняете меня, оговариваете! Какая «вся правда»? Какое вы имеете право? Я видел, а вы не верите!.. Вы недостойный, скверный!.. Вы просто нечестный, неприличный человек!..

И притискивая каскетку ко лбу, он затрясся, горбясь на деревянном диване худой спиной, отчего шевелились косички волос на засаленном воротнике его куртки.

— Что-о та-акое? — взревел Чепцов, весь некрасиво заостряясь. — Вы наносите мне, представителю органов правопорядка, личные оскорбления! Я вас привлеку к ответственности за хулиганское поведение! — И он хищной поступью выскользнул из-за стола и грозно навис покрасневшим лицом над щупленьким Улыбышевым, выговаривая: — Я веду это дело об убийстве и доведу его до конца. Уверен, вы придете в себя, гражданин Улыбышев, и перепишете свои показания, вспомнив все, как было, без мифических парней с ружьями. И эту правду должны узнать ваши коллеги.

— К-ка-акую правду? — заикаясь, выкрикнул сквозь слезы Улыбышев. — Я все написал!

— То, что не написали вы, написал в своем заключении патологоанатом. При вскрытии пули не найдены. У патологоанатома есть подозрение: смерть наступила вследствие отравления каким-то быстродействующим ядом после принятия алкоголя. Что касается абстрактных соображений, то порой палач и жертва связаны одной веревочкой.

— А-а-а! — истошно завыл Улыбышев и будто в припадке заелозил затылком по спинке казенного дивана. — Я отравил, я палач, я преступник!.. Я подлил яда, я убийца!.. Вы хотите сделать из меня сумасшедшего! Вы нечестный, бессовестный!..

— Молчите! — коротким выдохом приказал Чепцов. — Или же вы понесете наказание за оскорбление должностного лица.

— Подите подальше со своим «молчите» и «наказанием», — выговорил вдруг Дроздов на том пределе спокойствия, которое уже не поддавалось разуму.