Искушение

Вторую неделю работали по аккорду. Дни поскакали кузнечиками, от подъема до отбоя. А там сон, как долгое тяжкое забытье. Свалился с воспалением легких Веня Смагин, но остальные держались стойко, надрывались, но не ныли. Правда, костер по вечерам не жгли и песен не пели. Это побоку. Замесы делали вручную, раствор ведрами носили и заливали в деревянные формы. Работка не для тщедушных и не для слабых духом. Особенно, если гнать, как они гнали под окриками и уговорами неутомимого Вани Петрова. В строительном деле он смыслил не больше других, полагался на интуицию и природную сметку. И что удивительно, здание поднималось медленно, но неуклонно. Однако наступил все же день, когда ураганный темп смогли выдерживать только двое, Боровков и Петров. Остальные ползали как сонные тараканы, хотя и бодрились из последних сил и не ложились на горячую землю, чтобы уснуть посреди дня и выключиться из этого ада. Боровков и Петров в две лопаты перемешивали до необходимой кондиции раствор в самодельном ковше, сливали его в семиведерную бадью и несли ее к башне. Там по шатким лесам надо было довольно высоко бадью поднимать и опрокидывать. Тут уж им пособляли Давыдов и Кащенко. Все понимали, что происходит не совсем обычное соревнование. Уж с час как пора было шабашить, но эти двое, не сговариваясь и вроде не глядя друг на друга, заканчивали один цикл и безостановочно начинали следующий.

— Богатыри — не мы! — с завистью сказал по этому поводу Кащенко, хотя, может быть, он-то и был самым настоящим богатырем, потому что спокойно и радостно думал о предстоящей ему очередной бессонной ночи.

Боровков недоумевал, как это командиру удалось выманить его на никому не нужный, глупый поединок, и холодно злился. Петров, в свою очередь, не заметив сразу, что они остались вдвоем, предположил, что это затея Боровкова, но не злился, а с удовлетворением думал, что наконец-то ему представился отличный случай посадить в лужу этого спортивного пижона. Петров был корня мужицкого, крестьянского и хорошо знал, что такая, на измот, работа — это не на ринге кулаками махать. Он был абсолютно уверен в себе, исподтишка наблюдал за Боровковым и удивлялся только одному, почему тот до сих пор не попросил хотя бы передышки. Боровков давно двигался на втором или на третьем дыхании, но ему и в голову не приходило сдаваться. С улыбкой, отразившейся на его почерневшем, мокром лице брезгливой гримасой, он подумал, что, вероятно, наступит миг, как при глубоком нокауте, когда сознание его померкнет и он рухнет вялым снопом на эту раскаленную твердь. Только тогда командир сможет торжествовать и ни минутой раньше. Но он надеялся, что этот миг наступит еще не скоро, а может быть, не наступит никогда. Ровно, по каплям, текло время, как нежная струйка в песочных часах. Движения у обоих стали неуклюже-протяжными, как при замедленной съемке.

Первый раз они передохнули, когда Лена Козелькова прибежала узнать, не случилось ли чего у мальчиков, и сообщила, что каша давно остывает. Петров нехотя оперся на лопату, и то же самое за ним проделал Боровков.

— Вы, ребятки, идите ужинайте, — распорядился командир. — А мы с Сережей, пожалуй, добьем тут, чтобы раствор не пропал. Ты как, Сергей?

— Я думаю, надо бы вон тот уголок немного прихватить, — вежливо ответил Боровков.

Лена ничего не поняла.

— Вы что, мальчики! — оскорбилась она. — Шесть часов. Вы издеваетесь, что ли? Нам что, потом ночью посуду мыть?

— Она правильно говорит, — поддержал ее Давыдов, тяжко переживая, что остался за бортом неслыханного марафона. — Потопали ужинать. Без нас они скорее кончат.

Ребята молча собрались и ушли.

— Ты не устал? — заботливо спросил Петров.

— Да нет, с чего уставать, — застенчиво ответил Боровков. — Разогрелся немного.

После этого они, не разгибаясь и больше не перекинувшись ни единым словом, работали еще часа два и отвалили замесов пятнадцать, точно считать было недосуг. А потом получилось так. Они несли полную бадью, покряхтывая и сопя, не слыша никаких посторонних звуков, потому что оба почти оглохли от чудовищного многочасового напряжения, первым шел Петров, он споткнулся о маленькую выбоину, как только и разыскал ее, и, с хрипом вздохнув, грузно повалился на бок, не выпуская ручек бадьи. Боровков по инерции сделал еще шаг, больно приложился коленом о железный край бадьи и, чудом избежав соприкосновения с раствором, упал на спину, перекатился и лег рядом с Петровым. Пару минут оба не двигались, наслаждаясь покоем, потом Боровков повернул голову и с трудом разлепил ссохшиеся губы.

— Ты чего, командир, надолго тут обосновался?

Петров застонал и сел. У него был такой вид, словно он год провел в камере-одиночке, а теперь его выкинули на волю. Но он улыбался.

— Силен ты, Серега! — сказал с искренним восхищением. — Никогда не думал. Силен!

— Да и ты ничего, — отозвался Боровков, безмятежно растянувшись на травке. — Ты мне еще тогда понравился, когда водку на землю вылил. Это надо характер иметь.

— На том стоим, — самодовольно произнес Петров.

Закурили одну сигарету и вежливо передавали ее друг другу.