Искушение

Винни улыбнулась своей неприятной хищной улыбкой. Во всем ее существе было нечто неприятное и хищное. Это не бросалось в глаза при первой встрече, но тем сильнее обращало на себя внимание потом. В детстве она была испорченной девчонкой, подумал Юлиан Мюри, сущим наказанием для родителей. Потом, повидав жизнь, она успокоилась, но не изменилась. Обычная история. Я не раз встречал таких.

– Когда ты улыбаешься, ты становишься похожа на щуку, – сказал Юлиан Мюри.

– Врешь, я не такая худая.

– Конечно, у тебя лицо круглое, как луна, но все равно, как у щуки.

– Ты потише, щуки, они умеют кусаться.

– Я знаю, – сказал Юлиан Мюри. – Я сказал тебе комплимент.

– Слабенькие у тебя комплименты. На такие щуки не клюют.

– Слабенькие, зато оригинальные. Давай думать, уже два дня прошло.

– Ты мужчина, ты и думай, – сказала Винни, – ты думай, а я послушаю.

– Так, – сказал Юлиан Мюри, – есть три варианта: самоубийство, несчастный случай и, понятно, убийство.

– Ты говоришь прямо как прокурор. Мне не по себе становится.

– Рассмотрим первый случай. Как люди убивают себя? Вешаются, травятся газом, режут вены, выбрасываются из окон, желательно при свидетелях.

– Давай не будем говорить об этом, – сказала Винни, – я не хочу.

– Тогда другой вариант – несчастный случай. Можно споткнуться и неудачно упасть, попасть под машину или под поезд, можно выпить не то лекарство. Еще бывает несчастный случай на охоте. Убийство нам не подходит – слишком мало вариантов, например, нападение в темноте с целью ограбления.

– Это слишком опасно, я не буду.

– Конечно, нужно придумать что-то лучшее.

– Слушай, – сказала Винни, – а чего ты так стараешься? Понятно я, у меня есть причина. Он ведь тебе ничего плохого не сделал.

– Только хорошее.

– Тогда в чем дело?

– Ты не поймешь.

– А ты расскажи, я понятливая. Если будешь что-то скрывать, я сегодня же уеду. Говори правду.

– Правду, – он задумался, – правду. Если бы я мог знать правду. Есть арабская сказка о джине, который много тысяч лет сидел в бутылке. Сначала он поклялся, что исполнит желания любого, кто освободит его из бутылки. Когда прошла тысяча лет, он решил не исполнять желаний. Но никто не спешил его спасать. Когда прошла еще тысяча лет, он поклялся убить каждого, кто его освободит. Слышала?

– Да, – сказала Винни, – я знаю.

– Я раньше не понимал этой сказки. Мне казалось, что чем дольше пробудешь в неволе, тем больше полюбишь своего спасителя. Но потом я понял. Есть грань, за которой все изменяется, переворачивается. Есть предел любому терпению и любому пониманию. На месте того джина я бы тоже стал мстить. И не только своему спасителю, а всему миру, который обошелся со мной так жестоко. Тебе это трудно понять.

– Нет, – сказала Винни и положила обе руки на ручку дивана, так, как раньше Эльза, – я понимаю, говори.

– Меня никто не запирал в бутылку на тысячи лет. Но мне и не нужно было тысяч лет. Для меня тысячи лет прошли за несколько часов. Я видел однажды, как убили мальчишку за ведро малины. Я видел однажды, как погибли в огне сотни человек – просто ни за что. Они были невиновны. Они сгорели в огне. Для них ад начался еще на этом свете. И я понял, что наша жизнь не стоит того, чтобы ее любить, если происходит такое. Она не стоит и того, чтобы к ней относиться с безразличием. Она заслуживает лишь того, чтобы ей мстить. И начинать нужно с того человека, который тебя спас. Это джин придумал правильно. Ну что, тебе понятно?

– Да, понятно, я однажды тоже думала так, – сказала она. – Смотри, какая погода сегодня. Кажется, что скоро лето. Так хорошо и так приятно. Ты заметил?

– Заметил. Наверное, это из-за солнца.

– Нет, не из-за солнца. Ты знаешь, как это было с моим отцом?

– Знаю.

– Ничего ты не знаешь. Слушай. Это было два года назад. Тогда мне было всего семнадцать и я была не такая, как сейчас. Два года меня очень изменили. Тогда с нами уже не было мамы, она ушла раньше. Отец был болен. Не только тогда, всю жизнь. У него болело сердце. Часто болело, я знала. Он вставал по ночам, потому что боялся лежать; часто вообще не ложился. Это с ним было всегда. По утром он шутил и ничего не объяснял. Его работа была связана с поездками. Ему было очень тяжело; из-за болезни он не успевал. В конце концов он уволился. Он очень переживал и у него был инфаркт. Тогда мама еще была с нами. Мы думали, что он не переживет, но он очень любил жизнь. Он всегда очень любил жизнь, можешь ты это понять?

Она замолчала, вспоминая. Молчание натягивалось, как резина – все напряженнее и напряженнее, вот-вот порвется. Юлиан Мюри пошевелился и сел иначе.

– Да, – она продолжала, – еще он верил в загробную жизнь. Читал об этом в книгах. Наверное, верил от страха. Верят ведь всегда от страха или от глупости.

– Не всегда, – сказал Юлиан Мюри, – иногда из-за доброй души или понимания чего-то важного.