Искушение

— Это мое тебе «до свидания» и все такое прочее. Я намекаю, что тебе не стоит теперь приближаться к этому месту, пока я здесь. Ты сделался слишком шустрым, слишком хитрым и слишком жадным, Джерри. А тут куча денег, а внизу — глубокое озеро. В котором можно утопить что угодно, кого угодно. По некоторым причинам я тебе больше не доверяю, дружок. Не поддавайся соблазну. Гони из головы глупости и оставайся на приличном расстоянии отсюда.

— Я и не собирался сюда приезжать.

— Ну-ну, всякое бывает. Я тебе настоятельно советую — не пытайся. Adios, amigito.

— Прощай. Чтоб ты провалился, свинья этакая!

Я вышел, сел в машину, поехал. Колеса машины так взвизгивали на поворотах, словно хотели оторваться. Незадолго до семи я уже был дома. В кронах вязов, в аккуратно подстриженных кустарниках трещали цикады. Почти уже стемнело. В кухне на столе я увидел коробку с кубиками льда, наполовину растаявшими. Струйка вонючего дыма поднималась от тлеющих окурков, измазанных губной помадой, — они переполняли три тарелки и блюдце.

Наверху, в спальне, звучало радио. Дверь была заперта. Я снова спустился вниз, кинул лед в самый большой фужер и налил «бурбона». Питье захватил с собой, наверх.

Я не понимал, отчего мне так больно. Ведь я уже давно не любил ее. Почему же все это так ударило по мне? Не должно бы. Этот стыд, эта обида, такая жгучая, что хочется разбить кулаки, раскровенить их хотя бы о стену. А из-за чего переживать-то? Разве это самое не было на Тайлер-драйв обыкновенным времяпрепровождением? А сам-то я эти игры с Тинкер, под боком у ее мирно посапывающего супруга, — разве я счел их каким-то из ряда вон выходящим событием? Винс имел дело с избалованной и скучающей дамочкой, спешащей использовать свой шанс, прежде чем алкоголь разрушит окончательно то, что еще оставалось от ее красоты. Я не должен был относиться к этому серьезнее, чем Винс. И чем она сама.

Я поставил фужер. «Бурбон» подействовал без промедления. Я пошел приготовил еще один. И тогда начал стучаться в спальню. Я стучал и стучал в эту чертову дверь. Наконец она открыла. Покачиваясь, Лоррейн стояла передо мной в цветастом халате, взирая на меня с пьяной нагловатой улыбкой.

— Ну что же ты? Входи, если тебе так загорелось. Потявкать не терпится? Тяв-тяв-тяв.

И я вошел.

Глава 8

Я пересек комнату и тяжело опустился на банкетку перед туалетным столиком. Так тяжело, что «бурбон» во мне заплескался.

— Твой кавалер убрался, — сказал я.

Она вскинула на меня недоверчивый взгляд.

— Что значит — убрался?

— А ты думала, что он останется здесь?

— Он слишком болен. Где он? Что ты с ним сделал? Отвечай, черт побери.

— Я доставил его в аэропорт.

— Куда же он полетит в таком состоянии?

— Я не спрашивал. Хочешь полететь вслед за ним?

— Может, это и было бы лучше. Лучше, чем оставаться здесь, наедине с одной хитрющей, проклятущей ищейкой.

— Я не ищейка. Ты прекрасно знаешь, я-то я никогда ничего не вынюхивал. Она села на край постели, угрюмо глядя на меня.

— Вы-ню-хи-вал. Иначе бы я услышала твою машину. Я была настороже.

— У меня бензин кончился. В двух кварталах отсюда.

— Рассказывай сказки. Так и поверила.

— Спроси у Ирены. Я ее встретил, когда шел с канистрой бензина к машине, и даже подвез до автобуса. Она моргнула несколько раз.

— Правда?

— Да.

— Невезон, значит. Противное, подлое невезение, и ничего больше.

Теперь она выглядела ребенком, капризным и чувствующим за собой вину.

— Лоррейн?

— Да.

— Лоррейн, милая, ну как мы докатились до всего этого? Зачем ты пьешь так много, так бессмысленно? Зачем тебе это, сегодняшнее, с Винсом?

Она махнула рукой, жест был беспомощный и безнадежный.

— Зачем вообще делают это или то? Скажи, что тут такого? Кажется, «бурбон» склонял меня к резонерству.

— Это аморально, — сказал я.

— Неужели ты такой мещанин, золотце мое? — сказала она сухо.

— Почему ты пьешь?

— Потому. Почему ты отослал Ирену? Я есть хочу.

— Лоррейн, постараемся понять друг друга.

— Ну, валяй. Прочти мне мораль, ведь ты меня застукал. Начинай, что же ты? Мне стыдно, что я попалась, дала себя застукать. А ты можешь торжествовать. Отпускаешь ли ты мне грех прелюбодеяния? Может, ты мне молитву прочтешь, на манер нашей Ирены?

— Не ехидничай. Я стараюсь говорить с тобой спокойно.

— Ну да. Сказано же: будь спокоен и мудр.

— Мудрым я себя не считаю. Я ведь… я тоже изменил тебе.

— А-а, наконец-то! Это с ней, с той скучнейшей Лиз Адаме? Я ведь чувствовала — а ты отпирался…

— Нет, не с Лиз Адаме. Это была твоя подруга Тинкер.

— Тинкер? — она вдруг захихикала. — Где это, вы? Когда?

— В воскресенье. Когда стемнело. У них дома. А я-то боялся, что она ударится в слезы! Ничего подобного. На нее напал безудержный смех.

— Нет, это же надо, Тинкер! Ну, братец, поздравляю! Боже мой, Тинкер!

— Заткнись! — не выдержал я. — Человек ты или нет? Она встала, покачиваясь и хихикая, и пошла в ванную. Я догнал ее и схватил за руку.