Искушение

Каждый тип общественного устройства вырабатывает свою систему запретов и ограничений - систему табу. Назревший в Советском Союзе в брежневские годы и разразившийся в горбачевские годы кризис разрушил сложившуюся систему табу и вверг страну в состояние смуты. Это состояние на Западе отчасти по неведению, а отчасти умышленно было расценено как эволюция советского общества в сторону западной демократии. На самом же деле смута не есть нечто позитивное, подобное западной демократии. Она есть явление сугубо негативное, т.е. состояние распущенности, хаоса, неподконтрольности, неспособности сохранять прежнюю систему табу. Тут все оказывается дозволенным, но не в качестве нормальной эволюции общества, а в качестве отклонения от нормы, в качестве заболевания. Здесь человек совершает поступки, ранее считавшиеся недопустимыми, не в силу органической потребности и в рамках существующих норм, а в силу представившейся возможности безнаказанно и даже с выгодой покуражиться публично, воображая себя смелым; талантливым и умным борцом за свободу и прогресс. Смута есть имитация свободы и прогресса,

но не свобода и не прогресс. Человек здесь в гораздо большей мере есть раб обстоятельств и других людей, чем в условиях системы табу. Общество в состоянии смуты подобно человеку в состоянии опьянения или действия наркотика.

Хотя предпосылки кризиса вызревали в самих основах общества по всей стране, описанное выше состояние наступило в Партграде не сразу. Партград втягивался в него постепенно. Политика перестройки ввела в заблуждение и обольстила многие миллионы людей в стране, в том числе - и партградцев. Ухудшение материального положения первое время горбачевцам еще удавалось отнести за счет застойного брежневского периода. Потребовалось по меньшей мере два года, чтобы партградцы стали воспринимать ухудшение всех аспектов их жизни как следствие именно политики перестройки. На высотах власти в Москве к этому времени было произнесено слово кризис. Стали его употреблять и в Партграде.

Чернов

Чернов с самого начала перестройки обратил внимание на такие три ее особенности. Первая из них - узурпация высшей властью функций критиков недостатков советского общества. Разгромив диссидентов, власть в лице Горбачева и его сообщников вернула себе право на критику своего общества, которую (критику) на короткое время захватили в свои руки оппозиционеры. Высшие руководители страны сами заговорили, как диссиденты. Запад преисполнился неслыханными восторгами по этому поводу. О людях, которые ценой жертв и даже ценой жизни сумели сказать Западу правду о советском обществе, теперь позабыли совсем или отпихнули куда-то на задворки. В качестве главных критиков советского режима стали выступать те люди, которые ранее были оплотом режима и душили его критиков. В этом Чернов усмотрел первую величайшую подлость перестройки.

Вторым из явлений перестройки, затронувшим Чернова, была дестабилизация и дезорганизация всего привычного строя жизни. Чернов приготовился к тому, что коммунизм с его привычными атрибутами пришел на многие века. Как бы он ни относился к этому, он был

уверен в том, что страна жила, живет и будет жить стабильно и в будущем, и строил стратегию своей жизни применительно к этому фундаментальному условию. Теперь же все, казалось, рушилось. Он, Чернов, не был сторонником коммунизма. Но кажущееся и частично реальное крушение коммунизма его не обрадовало. То, что приходило на смену привычному состоянию общества, оказывалось неизмеримо хуже его, грязнее, подлее, оскорбительнее. В ситуации хаоса теряла смысл любая честная жизненная стратегия. Решающую роль приобретали самые гнусные качества людей. Раньше Чернов мог построить свой независимый мирок в рамках того стабильного образа жизни. Теперь этот мирок рухнул, а создать нечто подобное вновь было в принципе невозможно.