Искушение богини

Похороны пришли, почти как запоздалая мысль. Тутмос II сошел в свою могилу неподалеку от любимого храма Хатшепсут, не оставив даже ряби на водах общественной жизни Египта. Задолго до того, как похоронная процессия, увязая в песке, потянулась к могиле, всем уже стало казаться, будто его и не было никогда, если бы не дети, торжественно выступавшие за гробом. Первой шагала Неферура с матерью, обе были в траурных синих одеяниях; Асет с Тутмосом сослали в дальний конец процессии, туда, где выли и рвали на себе одежды женщины из гарема. Мутнеферт было позволено идти за гробом рядом с Хатшепсут, и она жалобно плакала всю дорогу, так что сердце разрывалось при взгляде на нее. Хатшепсут грустно подумала, что никто, кроме Мутнеферт, не принес истинной скорби к дыре в скате и нарядному посмертному храму, где изображение Тутмоса уже ждало приношений и молитв народа. Руки Мутнеферт были заняты охапкой цветов, которые она собиралась положить на фоб. Неферура тоже прятала носик в букет, ее лицо ничего не выражало, а мысли были скрыты от прекрасной женщины, которая держала ее за руку, безмолвно шагая рядом с ней. Ожидая, когда гроб поставят стоймя, придет Менена со священным ножом и начнет церемонию открывания рта, Хатшепсут вспоминала все похороны, какие ей довелось видеть: своей сестры, матери, отца и вот теперь брата. Женщине казалось, что ей и только ей одной суждено жить вечно, всегда оставаясь молодой, сильной и прекрасной.

Через четыре дня, который обычай отводил для таинственных ритуалов, Хатшепсут вошла в могилу, чтобы проститься с Тутмосом. Она оглядела все его вещи, но не почувствовала никакой силы, исходящей от них, как это было после смерти сестры или отца. Ее глаз не остановился ни на одной вещи, которая пробудила бы в ней воспоминания или сожаления. Когда Асет, утопая в слезах, упала на его фоб, Хатшепсут спросила себя, что это: истинная любовь или страх перед тем, что ждет их с сыном в будущем без благосклонной поддержки фараона?

Несколько недель Египет ждал, что царица вот-вот подтвердит право Тутмоса III на престол, а себя объявит регентом на время, пока он не повзрослеет. Однако ее ближайшее окружение не удивляло, что долгожданное объявление задерживается. Колеса власти крутились, как им и полагалось. Царица проводила аудиенции и принимала послов. Она молилась и охотилась, танцевала и пировала, точно ни Асет, ни ее ребенка не было на свете.

Сама Асет несколько дней, последовавших за похоронами, провела в непрестанном страхе: в любой миг она ожидала услышать, что ее с Тутмосом изгоняют из страны. Но время шло, страхи отступали; наконец она начала искать способ выяснить, что у царицы на уме. Но все ее попытки словно натыкались на глухую стену. Асет вернулась к себе, встревоженная и озадаченная. Хатшепсут не возобновила запрет на ее передвижение по дворцу, так что, когда страх уступил место злости, женщина мерила шагами сад. А царица по-прежнему не подтверждала прав ее сына на престол. Тогда Асет решила взять дело в свои руки.

Однажды утром, когда Хатшепсут в присутствии Сенмута, Инени и Хапусенеба только начала разбирать утреннюю корреспонденцию, в зал ворвался Дуваенене, главный глашатай. Он запыхался, взгляд его был безумен. Едва он начал заикаясь объяснять, в чем дело, как следом вошел Ипуиемре, второй пророк Амона. Последним в зал бочком пробрался Менена, он встал, сложив руки на пухлом животе, с выражением благочестивой радости на елейной физиономии.

– На пол, все вы! – закричал Сенмут. – Здесь вам не пивная!

При этом громком напоминании все тут же пали ниц.

– Встаньте, – ровным голосом сказала Хатшепсут. В мыслях она металась от одного вошедшего к другому, пытаясь угадать причину внезапного вторжения, но те стояли молча.

– Ипуиемре, друг мой, ты, по-моему, здесь самый спокойный, – сказала она. – Учитывая, что я поклялась никогда не вступать в беседу с первым пророком Амона, тебе разрешается говорить.

Он поклонился и заговорил, причем от нее не укрылось, что во время речи руки у него дрожали, как он ни старался их спрятать.

– Великий знак был явлен сегодня утром в храме, ваше величество. Царевич короны исполнял свои обязанности служки в присутствии других мальчиков и верховного» жреца, когда могучий Амон кивнул ему головой!

Хапусенеб со свистом втянул воздух. Инени выронил папирус, его шелест эхом повторился в тишине. Сенмут почувствовал, что сердце у него остановилось, хотя и не подал виду.

Но его пылающий взгляд был прикован к лицу Менены. Верховный жрец не моргнул и глазом, только губы кривились.

Хатшепсут тоже замерла, сложенные на печати руки женщины словно застыли, солнце играло на ее золотом воротнике, переливавшемся от ее дыхания. Потом она расслабилась и насмешливо улыбнулась.

– Вот как? – мурлыкнула она, подходя к Нехези и отдавая ему печать. – И какие же выводы делаете вы из этого… знака?

– Ну, как же… Амон доволен царевичем, – промямлил пророк.

Улыбка царицы стала шире.