Искушение богини

– Будь проклят Тутмос со своей щенячьей наглостью! Да, я вынуждена уступить, но править он не будет никогда! По всей стране не сыскать будет титула более пустого, чем его собственный. Даже управляющий Амона и визирь Севера будут иметь больше власти, чем он. Будь он проклят! – Она пылала гневом. – Правильно предостерегал меня отец. А я не слушала! Правильно молилась за меня моя мать, прося Исиду о покровительстве. Но мне ничего не нужно! Я сама бог! Тутмос узнает, кто есть Египет. Я дам ему землю на бумаге, и пусть радуется!

Сенмут и Хапусенеб поклонились и собрались уходить, но она приказала им остаться.

– С какой стати вам уходить? – заявила она. – Разве вы не приближенные царицы, не ее советники? Останьтесь и послушайте, что скажет предатель Менена!

Она скинула плащ и пошла в ванную.

Они слышали, как Хатшепсут распорядилась немедленно принести двадцать ламп, горячей еды, цветов и лучшего вина. Рабы, которые ночевали в маленькой передней, зашмыгали мимо Сенмута и Хапусенеба, стреляя глазами по сторонам, точно перепуганные кролики; и не успела Хатшепсут выйти из ванны, как лампы были уже принесены и зажжены. Вся комната превратилась в ослепительный кубок света: теплый, текучий огонь побежал по серебряным стенам, золоченым полам и ярко раскрашенным экранам.

Через полчаса она, совсем готовая, сидела на крытом золотыми пластинами тростниковом кресле, а перед ней ломился цветами и яствами стол. От нее самой, словно от лампы, исходил свет; сияло все ее убранство – от диадемы с коброй на голове до изукрашенных драгоценными камнями сандалий.

Мужчин она посадила рядом – одного по левую руку, другого по правую.

– Когда мой брат войдет, – предупредила она их, – молчите, не вставайте и не кланяйтесь. Он пока еще только царевич и мой подданный. Налей вина, Хапусенеб, но пить не будем. Пока. Нофрет, позови моего главного глашатая и управляющих. Позови хранителей царского опахала и царской печати, а служители его величества пусть встанут у двери, по одному с каждой стороны. Те, кто придет, увидят настоящую царицу!

Им не пришлось долго ждать. Не прошло и нескольких минут, как в коридоре раздались шаги, которые становились все громче, пока не сменились удивленным шепотом пришедших: у дверей не было стражи. Они постучали, по знаку Хатшепсут двое солдат распахнули дверь и тут же скрещенными копьями загородили проход. Изумленным взглядам верховного жреца и царевича предстала комната, залитая светом и наполненная молчащими людьми.

– Кто ищет разговора с царицей? – громким голосом спросил один из стражников.

Тутмосу пришлось назвать свое имя и звание, пока остальные не сводили с него глаз. И снова Хатшепсут кивнула, а солдаты по ее знаку вытянулись по стойке «смирно» и убрали копья.

Менена, Тутмос и еще трое жрецов прошли сквозь сгрудившуюся у входа толпу и оказались в присутствии правительницы и ее советников. Им тут же стало ясно, что их поставили в невыгодное положение. Золотая статуя холодно взирала на них из-за стола, ее лицо выражало сдержанное презрение, которому вторили суровые лица мужчин за ее спиной и по бокам. Менена и другие жрецы распростерлись на полу, а Тутмос вынужден был поклониться, хотя его пышущее здоровьем лицо стало багровым от смущения.

Хатшепсут оставила его свиту на полу в неудобных позах, а сама заговорила только с братом:

– Приветствую тебя, Тутмос. Странное время ты выбрал, чтобы нанести мне визит, да и компанию ты водишь странную. С каких это пор царевич Египта якшается с теми, кого царским указом изгнали из страны?

В ее голосе звучал неприкрытый сарказм, и дородная фигура на полу слегка пошевелилась.

Сенмут с отвращением, хотя и не без страха перевел на него взгляд. Менена не изменился. Он стал, быть может, чуть посуше телом, да и жирных складок на лице поубавилось, но коварства в глазах было не меньше, чем прежде. Сенмут не забыл призрачных голосов, которые шептались возле его дерева в саду, и одного напоминания хватило, чтобы внутри у него все сжалось и вновь проснулись угрызения совести. Он с трудом оторвал взгляд от лысой макушки жреца и перевел его на царевича. По лицу Тутмоса было видно, что он предпочел бы провалиться сейчас сквозь землю, чем стоять перед Хатшепсут, но руки он сложил за спиной, словно школьник, упорствующий в неподчинении учителю. Сенмуту невольно стало жалко этого человека, такого непривлекательного, чувствовавшего себя явно не в своей тарелке.

– Я не для того сюда пришел, чтобы выслушивать твои насмешки, Хатшепсет, – угрюмо начал он. – Отца больше нет, а тебе не хуже моего известно, что Менена потерял свой пост лишь по его прихоти. Почему он не может занять его снова, раз я сам его пригласил?

– Наш отец никогда в жизни не действовал по прихоти, – холодно ответила Хатшепсут, – а царевичу не по чину возвращать изгнанных. Это прерогатива царицы.