Искушение богини

В тот день, третьего числа месяца Паопи, он завернул в кусок ткани копченую рыбу, хлеба с сыром, горсть фиг, фляжку вина и отправился на реку. Тело истосковалось по движению, в котором ему часто отказывали, но в то ясное, солнечное утро лучшего занятия, чем прогулка, было не придумать. Он выбрал тропу, которая начиналась на краю города, бежала по берегу реки, огибала болота, петляла среди камышей в человеческий рост высотой и ярко-зеленой водной растительности. Эта тропа была словно специально предназначена для маленьких мальчиков, с утра вышедших на поиски приключений, приснившихся им ночью, но Сенмут не искал ничего, кроме спасения от рутины, которая грозила вот-вот засосать его с головой. Отложив в сторону свое долгополое, отороченное золотом одеяние, он надел короткий рг грубый крестьянский схенти, который не стеснял движений и позволял ветру обдувать голые ноги юноши. Сандалий на нем тоже не было, он с наслаждением чувствовал, как тонут в мокрой земле его пальцы, и благодарно шлепал по траве. Едва город остался позади, как на душе у Сенмута стало заметно светлее. В это время года солнце еще не жарило так, как летом; он радовался ходьбе и наблюдал, как феллахи с упряжкой быков пашут отсыревшую землю или, широко размахиваясь, разбрасывают зерна по полю. Тропинка то и дело выныривала из камышей и вела его вдоль полей, где в переполненных арыках стояла вода, а шадуфы в кои-то веки замерли без движения. Далеко за полями, ясно видимая в прозрачном воздухе, протянулась гряда холмов и скал – этот оплот безопасности Египта, благодаря которому плодородная речная долина не знала ни натиска пустыни, ни пожаров войны. Пальмы, которые росли повсюду, где только текла вода, не важно, будь то берег реки или канала, стояли, порывисто кивая кронами; счастливый, Сенмут шел вперед, а солнце, проглядывая Сквозь листву, бликами играло на его коже и заставляло щуриться, едва он выходил на свет.

В полдень он оказался на самом берегу Нила, слева и справа его окружали болота и шелестящие заросли папируса, зато впереди открывался прекрасный вид на реку и кучку глинобитных хижин на противоположном берегу. Усевшись под финиковой пальмой, Сенмут развернул сверток с едой. От ходьбы у него разыгрался аппетит, и он ел с удовольствием, вспоминая, как давным-давно – казалось, с тех пор прошли века, – он крадучись выбирался ночами из своей кельи и устраивал набеги на кухню бога. Какой громадной ненасытной ямой казался ему тогда собственный желудок. Он и сейчас был как яма, но сытая жизнь поумерила его аппетит. Сенмут удовлетворенно жевал, бросая крошки любопытным птицам, которые прыгали поблизости; покончив с едой, он растянулся на земле, сложил на животе руки и принялся лениво пересчитывать пальмовые листья у себя над головой. Скоро его глаза закрылись. Времени хоть отбавляй, он успеет отдохнуть и засветло вернется к себе. Он задремал. Вдруг что-то ударило его в грудь с такой силой, что он вскочил на ноги и перегнулся пополам, хватая ртом воздух. Дрожа, он упал на колени и вытянул онемевшие руки, не видя ничего, кроме ярких пятен перед глазами и крови. В какой-то миг, отупев от страха, он даже подумал, что это его кровь. Но скоро в голове у него прояснилось, боль в груди унялась, и он обнаружил, что держит в руках подстреленную утку, чьи перья в полуденном свете отливали зеленью и синевой, а голова превратилась в липкий окровавленный комок. Рядом лежала белая с серебром палка для метания, вся в бурых пятнах. Машинально он взял ее дрожащими пальцами и поднялся на ноги, все еще не придя в себя от потрясения. Пока он стоял и глядел на палку у себя в руках, в высокой траве что-то зашуршало. Не успел он повернуть голову, как заросли раздвинулись, из них вышла девушка и встала, подбоченившись одной рукой, а другой придерживая стебель тростника.