Искушение фараона

Хаэмуас собирался было уже ответить что-нибудь резкое, как вдруг его внутреннему взору предстала юная танцовщица. Он тогда не рассматривал внимательно ее тело, занимался исключительно ее нездоровьем, но теперь вдруг ему ясно припомнились ее плоский живот, стройные бедра, изящный изгиб талии – ничего лишнего, никакого намека на жир. От этого видения ему сделалось грустно, он почувствовал себя старым и опустошенным. «Я просто устал», – уговаривал себя Хаэмуас.

– Спасибо, Каса, – произнес он наконец. – Убери масло. Смой мне краску с лица и рук и принеси ночную лампу. И прошу тебя: скажи Ибу, чтобы никакие звуки меня не тревожили, когда слуги завтра утром будут заниматься сборами.

Он предался в умные, заботливые и опытные руки Касы, и вот наконец дверь закрылась и он остался один. Только крошечный огонек пламени, заключенного в алебастровый сосуд, тихо мерцал, озаряя комнату, наполнявшуюся густыми, медленно колышащимися тенями.

Отбросив на пол подушку, Хаэмуас взял подголовник из черного дерева – фигурка Шу, поддерживающего небо, – и подложил под шею. Он закрыл глаза и уже засыпал, по-прежнему охваченный непонятной тоской, которая вдруг навалилась на него при воспоминании о безупречном теле юной наложницы отца. «Почему я не могу забыть ее?» – размышлял Хаэмуас сквозь сон. Почему вдруг эта девушка, на короткий миг промелькнувшая у него перед глазами, вдруг разбудила в душе целый океан тоски?

И тут он понял. Сна как не бывало. Ну конечно. Эта девушка напомнила ему ту, что стала первой в его жизни женщиной. Она была совсем юной, почти девочкой, не старше тринадцати лет, у нее были длинные быстрые ноги, твердые, едва начавшие набухать груди с темными кругами сосков, которые так непонятно напрягались, когда он касался их языком. Он и теперь чувствовал ее вкус, будто не прошло и часа с тех пор, как он познал эту девушку. Она состояла в многочисленной армии рабов, прислуживавших по мелочам более знатным и высокопоставленным слугам фараона. Хаэмуас – ему и самому едва исполнилось тогда пятнадцать лет – вошел в большой зал для приемов, где должен был обедать в тот день в обществе трех сотен друзей своего отца. Он прекрасно помнил жгучий, едкий запах тающих благовоний, стекавших по головным уборам гостей, ароматы огромных, расставленных повсюду связок лотоса, громкий смех, заглушавший звуки музыкальных инструментов.

Девушка подошла к нему с поклоном и надела на голову венок из васильков. Чтобы дотянуться, она приподнялась на цыпочки, и Хаэмуас почувствовал, как ее маленькие груди уперлись в его грудь, ощутил ее свежее дыхание. Она опустилась на ноги, отступила и снова поклонилась. Потом, уже опьяненный жаром ночи и особым вниманием, которое оказывал ему отец, Хаэмуас видел, как она порхает среди гостей, разнося на подносе золотые украшения. Он подошел к ней, взял из рук поднос, не глядя отдал его пробегавшему мимо мальчику-слуге и, сгорая от нетерпения, вывел ее в сад.

Ночь окутала их своим покрывалом, черная, как ее глаза, как жесткий треугольник волос под легкой юбчонкой, до которого его дрожащие пальцы так жаждали поскорее добраться. Они совокуплялись за кустом, где уже не слышны были грозные окрики ночного часового-шарданца. Потом она с хихиканьем поправила одежду и бросилась от него прочь.

Они не произнесли тогда ни единого слова, вспоминал Хаэмуас, рассматривая беззвучные тени на потолке опочивальни и тихо вздыхая, охваченный вдруг нахлынувшими на него яркими воспоминаниями. Конечно же, она знала, кто он такой, а он никогда даже и не задумывался об этой девушке. В ту ночь главным для него было новое, неизведанное ощущение, и теперь память услужливо рисовала яркие картины: ее тело под его пальцами и губами, терпкий вкус ее языка во рту, черные как ночь глаза, слегка прикрытые в минуты страсти, смотрящие прямо на него, когда он отдался власти собственного желания.

До этой минуты он о ней не думал. Были и другие девушки, с которыми он встречался вечерами у реки, за амбарами во время жарких, сводящих с ума летних дней, в своей комнате, поддавшись внезапному порыву. А потом, в шестнадцать лет, он взял в жены Нубнофрет, а через четыре года сделался верховным жрецом Птаха в Мемфисе. Он приступил к делу всей своей жизни, на место юношеских страстей пришли более серьезные и захватывающие увлечения. «Грусть о прошедшем, да, это я понимаю, – размышлял Хаэмуас, вновь закрывая глаза, чтобы заснуть. – Но откуда это чувство опустошенности? Потери? Что это значит? Единственное, чего мне не хватает в жизни, – это Свиток Тота, и если такова будет воля богов, мое желание исполнится и я подчиню себе силу, которая скрыта в этом свитке. Бедная хурритская плясунья. Сколько раз мой отец пробуждал желание в твоем безупречном теле? Ждешь ли ты его день ото дня или тебе приходится гасить огонь страсти?» Он провалился в сон, и воспоминания оставили его в покое.

ГЛАВА 2