Искушение ночи

– Мои предположения оправдались. Опухоль рассосалась. Рана неглубокая, почти наверняка без трещин. Поболит еще несколько дней. – Он проницательно посмотрел на нее поверх дужек очков. – Голова не кружится, миледи? Никаких затруднений с памятью, с движениями, речью?

– Мне не разрешают вставать с постели, но, насколько я понимаю, никаких сложностей нет, – ответила Виктория, ошеломленная его деловитостью.

Врач хмыкнул.

– А теперь давайте посмотрим лодыжку.

Он размотал повязку, снял лубки, которые поддерживали ее, но не пытался согнуть, лишь осторожно сжал. Виктория стиснула зубы от боли. Врач удовлетворенно кивнул и снова забинтовал ногу.

– Нет сомнений, миледи, что она не сломана, – продолжал он. – Простая трещина, еще шесть недель ногу придется бинтовать, а потом будете ходить, словно ничего и не было. Впредь остерегайтесь падать с лошади.

– Весьма признательна вам за совет, – сухо отозвалась Виктория. Врач деловито пощупал ее лоб:

– Жар еще есть, но скоро пройдет. Если будет очень больно, миссис Пибоди даст вам капли с опиумом.

Виктория содрогнулась, вспомнив преследовавшие ее ночные кошмары.

– Уверена, капли не понадобятся.

– Тогда вы можете сегодня утром двигаться чуть больше, но ходить не пытайтесь еще месяц. Две недели с палочкой, а потом можно будет снять повязку.

Он похлопал ее по руке, встал и собрался уходить.

– Подождите, – окликнула его Виктория, когда он был уже у двери, – как... как глаза у герцога?

Врач оглянулся, на его морщинистом лице отразилось удивление.

– С глазами у его светлости все в порядке.

– Могу ли я узнать, где он сейчас?

– Надеюсь, что спит, миледи, – ответил доктор. – Учитывая обстоятельства, он чувствует себя неплохо. Но он так же упрям, как его двоюродный дед.

И прежде чем Виктория успела задать следующий вопрос, врач ушел.

Байрон знал, что в конце концов ему придется посмотреть в зеркало, но никак не мог заставить себя сделать это. Он сидел, сгорбившись, в кресле в своей конторе рядом с камином, положив на пульсирующее лицо холодную салфетку. Он с удовольствием швырнул бы салфетку в огонь, но без нее стало бы еще хуже.

Как он будет выглядеть, когда все заживет? Он с содроганием вспомнил лицо деда – на коже не осталось ни дюйма без шрамов, даже уши и нос были изуродованы. В этом случае Байрон превратится в настоящего изгоя и не сможет появляться в обществе. Всю жизнь он проведет в полном одиночестве, в Дауджер-Хаусе.

Даже если на этот раз лицо не сильно пострадает, нет никакой уверенности, что это не произойдет в следующий раз. Он должен смириться со своим отшельничеством. И если не останется выбора, одиночество не будет казаться таким мучительным.

Рейберн послал этого проклятого доктора собирать свои пластыри и припарки. Доктор всю жизнь посвятил изучению двоюродного деда Байрона и считал Байрона как бы своей собственностью. Доктор Меррик добрый, ему не чуждо сочувствие, но все его уколы и эксперименты бесполезны, как и рецепты множества врачей, которые пользовали Байрона, и герцогу иногда хотелось его придушить. Достаточно и того, что он страдает такой болезнью, а тут еще приходится иметь дело с человеком, который находит в ней неиссякаемый источник удовольствия.

Байрон считал, что вправе сердиться на Викторию. Не сбеги она от него, прихватив его шляпу, когда он пытался ей помочь... Но Байрону казалось, что это судьба, как всегда, посмеялась над ним, послав ему Викторию.

С Викторией все будет хорошо, утешал себя Байрон. Доктор Меррик заверил его в этом. Даже если Байрон никогда больше не увидит ее, его совесть перед ней будет чиста. Он не причинил ей зла. Уилл, Шарлотта, Летиция... Господи, почему все хорошее бежит от него? Байрон закрыл глаза и попытался уснуть, но сон долго еще не шел к нему.

– Расскажите мне подробно о старом герцоге, – попросила Виктория, глядя на подъездную аллею и дальше – на кучку коттеджей, которая была деревней, и на обугленный остов кузницы. Миссис Пибоди умоляла ее не вставать с постели, но читать Виктория не могла, раскалывалась голова, и она чувствовала, что сойдет с ума, если проведет еще час, глядя на гобелен с единорогом, в то время как домоправительница будет вязать и клохтать над ней. Особенно если учесть, что мысли у нее все время блуждали по лабиринту темных коридоров в поисках человека, который скрывался в их глубине.

Виктория доковыляла до окна с помощью домоправительницы и села на диванчик, встроенный в стену, положив ногу на каменное сиденье напротив. Из окна виден был холмистый ландшафт.

– А что конкретно вас интересует, миледи?

– Не знаю. – «Все, что могло бы отвлечь меня от мыслей о его потомке». Виктория тряхнула головой, гоня прочь эту мысль. – Расскажите о нем и о матери Энни.

Позвякивание спиц миссис Пибоди стихло.

– Ну, милая, – произнесла домоправительница, немного помолчав, – ведь я уже вам все рассказала, а то, что осталось, мне не след рассказывать. Не думаю, что от этого кому-то будет вред, но как-то нехорошо болтать о покойном. Впрочем, если миледи желает...

– Желаю.

– Полли прислуживала в комнатах. Вроде бы я вам об этом говорила.– Говорили.