Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха

На свои расходы, решает он, я заработаю сам.

И в распорядок дня вносится этот параграф: заработок. По протекции именитых знакомых он получает заказы на роспись церквей, и эта нелегкая работа — «социальный заказ», сказали бы в советское время — приносит приличные деньги. Помимо иконописи Николай приобщается к литературному труду (задатки к этому обнаружились в талантливом мальчике еще в детстве): для питерских газет он пишет небольшие рассказы, очерки, нравоучительные сказки, стихи. Работа занимает и ночные часы.

Упорство, настойчивость, упрямство: «Я буду художником… Я стану знаменитым художником. Никто не остановит меня». И отец смиряется…

Подтянутый, корректный, с прямым взглядом и холодно-приветливой улыбкой, вроде бы общительный, Николай Рерих охотно заводит знакомства, он интересный участник бесед и споров на любую тему. Но друзей мало, при всей своей общительности Николай Рерих не очень-то допускает чужих в свой внутренний мир, и «посторонние» чувствуют это: таким образом молодой человек молчаливо подчеркивает свое превосходство над ними, и скорее всего не без оснований. Потенциальные друзья наталкиваются на глухую стену, за которую «инаковерующим» проникнуть невозможно. И никто из студенческого окружения, естественно, не знает, что перед ними — масон, посвященный в ложу розенкрейцеров, и имя его — Фуяма… Ему чужд свободный студенческий быт с определенной простотой нравов, ему неприятна так называемая богемная жизнь, характерная для той среды художников, поэтов, музыкантов, в которой волей-неволей приходится вращаться.

Характерна запись тех лет в дневнике:

Чего мне стоило научиться не краснеть при каждом скоромном слове — ведь глупо, а не мог сдержаться и краснел, недаром Мирошников называл красной девицей, а другие и теперь «Белоснежкой.

И еще об одном. Николай Константинович с детских лет не отличался крепким здоровьем: слабые легкие — постоянные пневмонии, бронхиты. Когда он учился в старших классах гимназии, доктора настоятельно рекомендовали для закаливания организма радикальное средство: зимние и весенние охоты. Еще гимназистом обуяла нашего героя охотничья страсть… В студенческие годы и после завершения образования, на государевой службе и в вольной жизни свободного художника эта кровавая забава превратилась в страсть. И если выпадали дни, когда можно было отдохнуть отдел, они посвящались охоте…

Однажды Владимир Васильевич Стасов, друг семьи Рерихов и в определенном смысле духовный наставник Николая Константиновича, поздравляя молодого преуспевающего живописца с именинами, написал ему:

…А позвольте спросить, как Вы провели свой торжественный день бенефиса и что Вы во время его прохождения делали? Если ничего больше, как только на охоту ходили да бедных птиц били, ничем не повинных ни душой, ни телом, ни хвостом, ни лапками, что Вам скучно и нечего делать, и ничто Вы лучше не придумали, как лишать кого-то жизни от нечего делать, — то я Вас не хвалю ничуть и желаю Вам, чтобы тот или иней Никола поскорей от Вас отступился бы и повернулся к Вам задом — что это, дескать, за огромный протеже у меня, только и умеет, что простреливать насквозь чужие головы и зады. Нет, нет, ради самого Господа Бога и всех его святых прошу Вас это негодное дело бросить и ни до каких курков и зарядов больше никогда не дотрагиваться.

Мягко-дружеские увещевания и советы седовласого старца услышаны не были: не мог молодой Николай Константинович Рерих отказаться от «негодного дела» — страсти к кровавой охоте…

Однако, возможно, он часто задумывался над этой извечной темой — убийством наших «братьев меньших» — и «для забавы», и ради удовлетворения некой черной страсти, которая атавистически живет в человеке, больше в мужчинах, со времен каменного века, когда охота была для первобытных людей единственным источником существования.

Много лет спустя, в 1916 году (может быть, в декабре? И, значит, в Карелии, в Сердоболе) он напишет стихотворение «Не убить?», которое войдет в цикл стихов «Мальчику». Наверняка, создавая это стихотворение, Николай Константинович думал о своих сыновьях, вступающих в юношескую пору. Вот оно:

Мальчик жука умертвил. Узнать его он хотел. Мальчик птичку убил, Чтобы ее рассмотреть. Мальчик зверя убил, Только для знанья. Мальчик спросил: может ли Он для добра и для знанья Убить человека?

А не о себе ли — в «возрасте своих сыновей» или о себе-студенте — думал он, сочиняя это страшное стихотворение на живописном берегу Ладожского озера? Впрочем, эти строки могли сложиться в Петрограде, когда поездка только планировалась, и северная русская столица уже остыла от шовинистического, ура-патриотического угара первых сокрушительных лет войны и жила предчувствием катастрофических перемен и в России, и в Европе, да и во всем мире…